Жемчужная Тень
Шрифт:
— Сибилла Гривз, — прошелестела в ответ хозяйка, — дальняя родственница Теда по мужу.
— Ах вот как? — В шепоте слышалось удивление, так, будто все не было только что объяснено.
— Она очень знаменита.
— Да? А я и не знала.
— Это вообще мало кто знает, — сказала хозяйка Сибиллы с некоторой надменностью в голосе.
— Ну вот, — заметил Тед, — можно выключать свет.
— Цвета, должна заметить, превосходны, — сказала его жена.
Все то время, что она провела в колонии, Сибилла скучала по невыразимой цветовой гамме родного края. Яркие краски слишком били в глаза, птицы, местные женщины в пронзительно-розовых тюрбанах, с блестящей
На пару с женщиной, муж которой воевал на севере, она сняла дом. Сейчас ей было двадцать два. Чтобы добиться полного уединения, она разделила гостиную фанерной перегородкой, — должно было пройти еще десять лет, прежде чем она овладела искусством вести двойную жизнь и делать вид, что слушает других. Это позволяло сливаться с окружением, не теряя своего «я», и слушать без скуки.
По другую сторону перегородки Ариадна Льюис мило развлекала своих друзей, в основном мужчин-отпускников. Несколько раз на этих сборищах бывала и Сибилла, неистовым усилием воли заставляя себя приводить в волнение мужчин. Удавалось ей это исключительно за счет сознательного подавления всех своих критических способностей, за вычетом оценки приятного мужского голоса или внешности. Похмелье было ужасным.
Явный дефицит белых женщин легко позволял им держать при себе сразу нескольких мужчин. У Ариадны было много приятелей, но совсем не было романов. У Сибиллы за два года — три, которые она завела, чтобы устроить себе проверку. Все они начиналась на танцах, в укромных уголках магнолиевых садов, где пахло, как на парфюмерной фабрике, при свете Млечного Пути, похожего на витрину ювелирного магазина, где нет ни единого свободного места. Романы заканчивались, когда ее донимали приступы тропической лихорадки иона в расстроенных чувствах лежала на кровати, установленной на каменной веранде и занавешенной белой сеткой от москитов, напоминавшей ей фату. Влажными дрожащими пальцами она писала прощальное письмо и передавала его метиске-служанке, чтобы та бросила его в почтовый ящик. Наутро адресат позвонит, и ему ответит слуга, малый весьма сообразительный.
Несколько лет ей казалось, что она не особенно расположена к сексу. После завершения третьего романа эта мысль сделалась неотступной, приобрела завершенные формы, так, словно в прошлом, когда она говорила себе: «Я существо по большому счету несексуальное» или: «Похоже, я настоящая фригидная уродина», — это были слова неграмотной женщины, так толком и не осознанные, и лишь сейчас, с завершением третьего романа, пережитые со всей остротой и показавшиеся вроде бы совершенно новыми. Это потрясло ее. Она лежала в тени веранды и с ослаблением лихорадочного жара обдумывала свои отношения с мужчинами. Может, снова выйти замуж, рассуждала она. Она дрожала под жаркой простыней. «А что, если я испытываю влечение к женщинам?» — думала она. Она все лежала и лежала, прокручивая эту мысль. Застывшим внутренним взглядом она всматривалась во всех женщин, которых когда-либо знала, — в маленьких чопорных профессорш с кремовыми отложными воротничками на платьях, в крупных властных женщин, в красоток, в обыкновенных дурочек вроде Ариадны. Да нет, думала она: что мужчины, что женщины. Дело не в том, что секс безразличен. И не просто в том, что от него не получаешь удовольствия. Возбуждение — вот что не нравится. И не просто не нравится, хуже — навевает скуку.
Она испытывала чувство одиночества, близкое к вине. Все три любовных романа принимали в ее сознании героические очертания. Это была попытка, думала Сибилла, совершить нормальный поступок. Может, стоит еще раз попробовать. Только бы встретить того, кого нужно. Но сама мысль о «том, кто нужен» приводила ее в состояние нестерпимого отчаяния. Она подняла противомоскитную сетку, потянулась к графину с лимонным соком и неловко, расплескивая, наполнила стакан. Сделала глоток. Сок нагрелся и к тому же был слишком сладким, и все же она задержала его в саднящем горле, глядя сквозь ячейки сетки на стены домов и расстилающийся за ними желтый вельд.
Однажды утром Ариадна сказала:
— Вчера вечером я познакомилась с одной девушкой, забавно получилось. В первый момент мне показалось, что это ты, я даже окликнула. Но вблизи выяснилось, что не так уж вы и похожи, просто впечатление такое. Вообще-то она тебя знает. Я пригласила ее на чай. Вот только имя забыла.
— А я нет, — сказала Сибилла.
Но когда Дезире появилась, они приветствовали друг друга с преувеличенной, впрочем, вполне искренней, теплотой, как давние знакомые, встретившиеся в другом полушарии. В последний раз Сибилла видела Дезире на танцах в Хэмпстеде, где было просто сказано: «А, это ты, привет».
— Мы когда-то в школу вместе ходили, — пояснила Дезире Ариадне, не выпуская руки Сибиллы.
Сибилле уже не терпелось отойти к окну. «Удивительно, — заметила она, — но рано или поздно все в колонии встречаются с теми, кого когда-то знали они сами или их родители — дома».
Вместе с мужем, Барри Уэстоном, Дезире жила в удаленной части колонии. Об Уэстоне Сибилла слышала, только не знала, что он женат на Дезире. Разговоров о нем как о предприимчивом колонисте было немало. Несколько лет назад он надумал делать сок из страстоцвета, развел сады, построил фабрику. Теперь дело стремительно шло в гору. Барри Уэстон также увлекался поэзией. Томик его стихов под названием «Домашние мысли» с большим успехом расходился по всей колонии. Его первая жена умерла от болотной лихорадки. В один из наездов в Англию он познакомился с Дезире, которая была на двенадцать лет моложе его, и женился на ней.
— Нет, ты непременно должна наведаться к нам, — сказала Дезире Сибилле и повторила, поворачиваясь к Ариадне: — Мы вместе ходили в одну небольшую частную школу. Ой, между прочим, Сибилла, Троцкого помнишь? А Минни Маус, как мы ее бедняжку, мучили? В жизни не забуду день, когда…
Школа, где преподавала Сибилла, должна была скоро закрыться на каникулы; тогда же Ариадна собиралась съездить к мужу в Каир. Сибилла пообещала навестить Уэстонов. Когда Дезире, одетая в красивый шелковый костюм, ушла, Ариадна сказала:
— Хорошо, что ты поживешь у них. А то я так переживала, что ты останешься здесь одна на несколько недель.
— А знаешь, — возразила Сибилла, — пожалуй, я к ним не поеду. Найду какой-нибудь предлог.
— Но почему? Там ведь так чудесно, и время хорошо проведешь. Он ведь ко всему прочему и поэт. — Сибилла буквально слышала, как Ариадна с нажимом говорит друзьям: «Что-то с Сибиллой не так. Чтобы узнать человека, надо с ним вместе пожить. У Сибиллы семь пятниц на неделе, то одно говорит, то другое… Что-то у нее не так с сексом… какие-то странности…»
Дома, подумала Сибилла, все было бы иначе. Ее последнее прошение о поездке в Англию было только что отклонено. Все перемывали ей косточки.
— По-моему, я заболеваю, — сказала Сибилла и вздрогнула.
— Ложись, дорогая. — Ариадна окликнула Элайу, чернокожего слугу, и велела налить Сибилле лимонного сока. Но в тот раз она все же не заболела.
Зато из своей первой поездки к Уэстонам она вернулась с гриппом. Ее «форд» 1936 года выпуска по дороге сломался, и пришлось ждать три часа на холодном ветру попутной машины.