Жена башмачника
Шрифт:
– Твои новые братья ждут тебя, – сказал Чиро.
– Они никогда не станут мне братьями, – ответил Эдуардо. – Брат у меня только один.
Чиро смотрел, как Эдуардо медленно исчезает в толпе.
– Не забывай об этом! – крикнул Чиро, помахав молитвенником, а потом тоже пересек платформу и сел в поезд, увозящий его в новую жизнь.
Часть вторая
Манхэттен
1
Льняной платок
Un Fazzolletto di Lino
После прощания с Эдуардо на бергамском вокзале прошло
Но Чиро было некому махать. Он был на удивление сдержан и рассудителен – для столь энергичного молодого человека, в первый раз пускающегося в плавание. Перед тем как подняться на борт, Чиро купил себе холодной поленты с горячим молоком. От колбасы он отказался, и вполне сытная еда обошлась в пару медяков. Он надеялся прибыть в Америку, не растратив свой маленький капитал.
Стюард проверил билет и направил Чиро в трюм, в отделение третьего класса. Чиро с облегчением узнал, что на этом корабле пассажиры разного пола путешествуют врозь. Сестра Эрколина рассказывала о том, как иногда на мрачных палубах для бедных мужчины, женщины и дети находятся в одном огромном помещении, разделенном на квадраты лишь полосами, прочерченными на полу.
Чиро открыл металлическую дверь своей каюты, сунул туда голову и остановился. Комната была размером пять на пять футов, с маленькой, прижатой к стене койкой. Чиро не смог бы выпрямиться там в полный рост, а еще в каюте не было окна. Но там было достаточно чисто, свежо пахло морем.
Чиро сел на койку и открыл мешок. Запах монастырской прачечной – крахмал и лаванда – окружил его, напомнив о Вильминоре. Чиро быстро защелкнул замок сумки: запах – это все, что теперь осталось у него от жизни в Сан-Никола.
Корабль поскрипывал, покачиваясь на волнах, терся о сваи. Чиро перевел дух – в первый раз с той минуты, как сел на поезд в Бергамо. Вся эта суета, оставшаяся теперь позади: пересадка с поезда на поезд, паром в Венеции, покупка билета по прибытии в Гавр, – держала его в страшном напряжении. С утра до вечера он не осмеливался задремать или задуматься – из страха, что пропустит поезд или паром.
Ночь в Венеции он провел в церкви. Во вторую нашел пятачок между магазинами на променаде в Гавре. Теперь лишь океан отделял его от начала новой жизни. Чиро избегал разговоров с незнакомцами, потому что его предупреждали об аферистах, которые охотятся за доверчивыми пассажирами. Хотел бы он посмотреть на того, кто попытается забрать его деньги. Чиро спрятал их в висевший на шее мешочек, а потом для большей сохранности еще и приколол его изнутри к рубашке.
Сердце Чиро разрывалось при мысли о том, что он оставил позади. Особенно не хватало Эдуардо, единственного, рядом с кем в этом мире он чувствовал себя в безопасности. Каждое из событий минувшей недели казалось нереальным в тот момент, когда происходило, но теперь, наконец очутившись наедине с собою, Чиро осознал бесповоротность произошедшего. Он был наказан за то, что увидел, а не за то,
Но в памяти тут же всплыли слова Эдуардо, и печаль отступила. Чиро еще раз оценил ситуацию, в которой оказался. Он не боится тяжелой работы. Разве не восхищались монахини его выносливостью и силой? Чиро посмотрел на свои руки, копию отцовских. Всего лишь разнорабочий, но достаточно образованный. Умеет читать и писать – спасибо Эдуардо. Благодаря Игги знает, что такое сделки. В монастыре он научился забывать о себе. Он сумеет жить в Америке экономно, сумеет скопить денег и вернуться домой, в горы. Это не изгнание, это билет в будущее, начало приключения.
Чиро добьется чего-то значительного, и священник поймет, что же совершил. Он будет умерен в еде – только лишь силы поддержать, будет платить как можно меньше за постой и избегать искушений. К тугому кошельку совсем другое отношение. Тугой кошелек – это власть, к нему прислушиваются. Он понял это еще в церкви, наблюдая, как обходят прихожан с тарелочкой для пожертвований.
Чиро смочил водой из фляжки чистый носовой платок и протер лицо. Поглубже убрал сумку под койку. Запер дверь каюты и поднялся по трапу на палубу. Он не собирался оставаться в изоляции только потому, что так распорядился дон Грегорио. Решив сполна насладиться новым опытом, Чиро встал у борта и принялся наблюдать, как пассажиры поднимаются на судно. Он был поражен многообразием идущих по сходням людей.
Во время праздников в Вильминоре сотни приезжих из соседних городков высыпали на улицы деревни. Гулявшие были простыми тружениками с гор, тянувшими лямку в шахтах или на фермах, как и те, кто жил в Вильминоре. Между ними не было существенной разницы в достатке или в общественном положении. Мужчины работали, чтобы прокормить семью, трудились от зари до зари. Но даже среди самых зажиточных горожан никто не мог сравниться в роскоши с пассажирами, поднимавшимися по сходням парохода «Вирджиния».
Состоятельные европейцы были отлично одеты – в бледный шелк, лен пастельных тонов, за ними двигались горничные и мальчишки-посыльные, тащившие багаж. Слуги тоже были одеты лучше, чем все, кого Чиро знал в Вильминоре.
Его взгляд задержался на пожилой женщине в широкополой соломенной шляпе. За ней шла служанка, осторожно неся в каждой руке по кожаной шляпной коробке. За ней шла вторая горничная, толкая вверх по сходням оснащенный колесами полотняный ящик с нее ростом, наверняка с платьями. Чиро никогда не видел такого обслуживания. Первое его наблюдение состояло в том, что богатые сами не носят свой груз.
Чиро слышал все оттенки итальянского – из Бари, Тосканы, Калабрии, с Сицилии, множество итальянских диалектов. Собственный его язык, ломбардский «бергамаско», находился под сильным влиянием речи швейцарцев: граница была к северу от Вильминоре, совсем рядом. Венецианцы же, с их низкими, перекатывающимися гласными и четким произношением, что-то позаимствовали у французов, как с ходу решил Чиро. Вокруг шумел целый мир. Озираясь, Чиро заметил, что, похоже, был здесь единственным слушателем. Но иногда слова не нужны.