Жена полковника
Шрифт:
Каштанцеву положили в машине на пол, а когда они двинулись и стало трясти и подбрасывать, Елизавета Макаровна подбила ей под голову сена и присела рядом, осторожно придерживая ей голову рукой и время от времени бережно поправляя рваную косыночку, которой было прикрыто мертвое лицо...
Разбрызгивая лужи вчерашнего дождя, машина неслась по дороге. Предрассветный туман уходил в низины, расползаясь клочьями. Кругом светлело.
Вдруг Уля, которая все время, привставая, заглядывала вперед, крикнула:
– Ох, девушки! Глядите, наш город!
Все
Стоя вместе с другими, Шура, чтобы показать, что она не забыла про него, протянула назад, не оборачиваясь, руку. Полковник осторожно и крепко сжал ее немного повыше кисти и тут почувствовал под пальцами затверделую неровность на коже и стал осторожно ощупывать. Шура, чуть вздрогнув, быстро обернулась и втянула руку поглубже в рукав. Встретившись с его напряженным, испуганным взглядом, улыбнулась ободряющей, кажется даже снисходительной, улыбкой.
– Это от нарывов. Ничего. У нас у всех.
– И, видя, что его это не успокоило, и думая, что он, может быть, в шуме не расслышал, встряхнула отрицательно головой.
– Не болит, честное слово... Уже не болит...
Одна из женщин коротко вскрикнула: "Вот!" или: "Он!" - и все повернули головы вправо, туда, где из-за поворота вставали первые высокие дома города.
Больше никто ничего не говорил, женщины только стояли и жадно смотрели вперед, пошатываясь от толчков машины и держась друг за друга. Вдруг полковник, удивленно подняв голову, услышал, как в воздухе пронесся какой-то слабый, вибрирующий звук, потом раздвоился и стал усиливаться.
Женщины запели тихими голосами. Только Елизавета Макаровна, которой ничего не было видно с того места, где она сидела, запрокинув назад голову, молча смотрела на лица поющих подруг. Но через минуту полковник услышал, как ее слабый, надтреснутый голос присоединился к остальным. Она пела вместе с другими, сидя на полу и бережно поддерживая покачивающуюся голову Каштанцевой...
...Вечером на полутемной, обгоревшей по краям платформе, около готового к отходу поезда, стояли у вагона взволнованные Уля и Елизавета Макаровна и, подняв головы, улыбаясь, смотрели на Шуру, которая, тоже улыбаясь и волнуясь, смотрела на них с верхней ступеньки вагонной площадки.
Полковник стоял внизу, рядом с девушками, и Шура боялась, что он не успеет сесть, если неожиданно тронется поезд.
– Сейчас же напишу, - крикнула сверху Шура, - вот как только приедем на место. И я вам все опишу, как ехали, где остановились, все, все...
– И как здоровье!
– крикнула Уля.
– И здоровье. Только вы сразу отвечайте, - слышите?
– а то я ничего про вас не буду знать.
Долго молчавший паровоз вдруг ожил и усиленно запыхтел. Шура испуганно крикнула мужу, чтобы он скорей садился, и крепче схватилась за поручень, но вдруг с отчаянной решимостью сбежала по ступенькам и торопливо обняла бросившуюся ей навстречу Улю.
–
– смеясь, нараспев приговаривала Елизавета.
– В честь чего реветь-то? Вот реветь после всего взялись, а?
Смеясь и всхлипывая, Шура обернулась.
– А со мной-то что же?
– укоризненно сказала Елизавета, обнимая и похлопывая по плечу Шуру.
Когда состав уже дернулся, весь вздрогнув из конца в конец, и на мгновение замер перед тем, как двинуться вперед, кругом стало шумно от разом закричавших провожающих и от лязга буферов. Елизавета Макаровна, крепко пожимая обеими руками руку полковника, крикнула ему что-то на ухо.
– Что вы?
– не расслышав, переспросил он, готовясь уже вскочить на подножку.
– ...доктору... к доктору ее сейчас же отведите...
Поезд за ночь вышел из прифронтовой зоны и теперь, мерно постукивая, уходил все дальше на северо-восток.
Сам еще не понимая, что его разбудило, полковник приподнялся, опираясь на локоть, и тревожно прислушался.
Рассвет чуть брезжил за стеклом вагонного окна, обрызганного каплями дождя.
Сквозь однообразное перестукивание колес слышно было сонное дыхание многих людей, застывших в различных позах на полках жесткого вагона, и совсем близко торопливый, невнятный шепот:
– Встала... встала, встала... иду.
Шура с бледным, мучительно напряженным лицом, сидя на своей полке, торопливо, испуганно бормотала, покачиваясь и, видимо, стараясь встать и сбросить шинель, которой были накрыты ноги.
Полковник осторожно положил ей руки на плечи и полушепотом стал уговаривать:
– Не нужно тебе вставать. Спи, детка, спи... Все это уже кончилось, все прошло. Теперь мы опять с тобой. Мы с тобой, - повторял он на разные лады, и Шура мало-помалу перестала бормотать и покачиваться и наконец замерла в полусне, прислушиваясь.
Потом с усталым вздохом открыла глаза и виновато прошептала:
– Мне показалось, что надо вставать. Я тебя разбудила?
– Ложись спокойно и спи. Не надо вставать. Никто тебя не станет будить.
– Мне приснилось, - сонно проговорила Шура, обводя взглядом полки со спящими людьми и подрагивающими на ходу сундучками, чемоданами и мешками, что все это мне приснилось. Хорошо, что я проснулась. Правда, все спят. Теперь я еще посплю. Господи, как тепло!
Она откинулась на подложенный под голову соседский одолженный узелок и натянула на себя шинель.
Немного погодя полковник осторожно заглянул ей в лицо, и она улыбнулась ему обрадованной улыбкой.
– Раз ты тоже не спишь, давай вместе посмотрим в окно. Хорошо? шепотом предложила Шура.
Он сел рядом с ней, помог ей приподняться и отдернуть оконную занавеску.
Шура не любила теперь, чтобы он разглядывал ее лицо, и вся сразу съежилась, заметив его пристальный взгляд, и пальцы у нее как-то сами потянулись и начали беспокойно потирать лоб, сползая все ниже, чтобы прикрыть лицо.