Жена шута
Шрифт:
– Сим наш брак перед обществом считается скрепленным, – ответил граф все с тем же пугающим равнодушием, которое, казалось, было ему не свойственно – а оттого слова звучали, словно бряцание кандалов. – Мадам, я знаю долг так же, как и вы. И мой долг рыцаря – ни к чему не принуждать женщину. – Он вышел из-за кровати, придерживая платок на запястье. – А вас я принудил, Колетт. Я знаю, как сильно вы не желали этого брака.
Он видел сцену у церкви и все понял. Колетт опустила голову.
– Простите меня…
– Вам не за что просить прощения. Долг, верно? Когда он скажет вам прийти по доброй воле – тогда мы поговорим
И он ушел.
Глава 5
Стоял жаркий май 1572 года. Слухи о том, что Беарнец вскорости должен жениться на католичке Маргарите Валуа, уже были не только слухами: все знали, что в августе наваррский двор отправится в Париж. Пока что туда отбыла королева Жанна, чтобы участвовать в переговорах и подготовке свадебных торжеств. А в Наварре это обсуждалось в гостиных, во время выездов на охоту и прогулок. И, несомненно, будет обсуждаться сегодня, подумала Колетт.
– Госпожа, – Серафина отошла в сторону, чтобы взглянуть на творение рук своих издалека, – вы можете посмотреть.
Колетт глянула в большое серебряное зеркало, улыбнулась и кивнула: то, что ее служанка делала с ее непослушными волосами, достойно было самой высокой награды. Серафина оказалась настоящим сокровищем: мало того, что она знала, как причесать и одеть знатную даму в том или ином случае, она еще и являлась прекрасной собеседницей. Благодаря ей Колетт гораздо лучше разбиралась в происходящем вокруг, чем полгода назад.
– Спасибо, Серафина. К этому пойдет мое изумрудное колье, не так ли?
– Ваше любимое, госпожа, – согласилась служанка, открывая шкатулку.
Колетт промолчала. Ожерелье, подаренное ей мужем на свадьбу, она действительно надевала чаще, чем остальные украшения. Граф де Грамон оказался вовсе не скуп, и теперь у его жены было столько драгоценностей, что за них можно купить, например, Гасконь. А если к ним присовокупить платья из дорогих тканей (зеленые, голубые, бирюзовые и даже одно алое), то хватит еще на половину Шампани.
Холодные камни в серебряной оправе легли на обнаженную кожу, и ожерелье заискрилось, засияло в падавшем из окна ярком свете. Сегодня предполагался королевский выезд и обед в лесу – несколько необычно, конечно же, однако такие выезды входили у наваррской знати в привычку. Дядя Жан-Луи оказался прав: католики мирно соседствовали с протестантами, а грядущий брак Генриха Наваррского должен был породить череду подражаний. И все же Колетт радовалась про себя, что ей не пришлось вступать в брак с протестантом. Она привыкла к католическим обрядам, и менять их ради чужого человека оказалось бы тяжело.
– Мне оставить вас, госпожа? – спросила Серафина.
– Да, пожалуйста. Ах, еще одно, – Колетт встала, и платье негромко зашуршало. – Как себя чувствует его светлость?
Серафина знала обо всем происходящем в доме.
– Уже немного лучше, и он отправится на прогулку вместе с вами, – тут же сообщила она. – Я видела, как Бодмаэль чистил его костюм сегодня.
– Благодарю тебя.
Служанка ушла, а Колетт, еще немного полюбовавшись на себя в зеркало (зимняя бледность сменилась весенним румянцем, и это радовало), спустилась в маленькую гостиную на втором этаже замка Грамон, где любила оставаться одна. Здесь лежали ее любимые книги и вышивание, к которому она, впрочем, прикасалась нечасто;
Замок Грамон неподалеку от Памплоны был огромен. Колетт не ожидала, что он окажется таким, когда ехала сюда в декабре прошлого года, на следующий день после своей странной свадьбы. Замок стоял на холме в живописнейшей местности: плодородные поля, глубокие овраги, суровые скалы и прозрачные звенящие речушки – все это принадлежало Ренару. Сама крепость, несомненно, способная выдержать нешуточную осаду, была окружена рвом и защищена двойным кольцом зубчатых стен, за которыми простирался настоящий лабиринт построек. Увидев издалека эту мрачную твердыню, Колетт расстроилась, предполагая, что и внутри ее ждут бесконечно холодные коридоры и высокие потолки, под которыми гуляет ветер. Каково же было ее удивление, когда за стенами, помнившими, наверное, первые Крестовые походы, открылся взору большой и уютный дом. Он выглядел гораздо более новым, чем поместье Сен-Илер, и никакого отношения не имел ни к подъемному мосту, ни к бойницам на зубчатых башнях.
– Удивлены? – усмехнулся граф де Грамон. – Больше тридцати лет назад в замке случился пожар и старые покои почти все уничтожил огонь. К счастью, удалось спасти основные семейные реликвии, а библиотека располагалась в крыле, которое не пострадало… Но мой отец принял решение, что пора забыть о старых нравах. Стены остались, а внутри возвели этот особняк. Словно жемчужину в раковину положили. Правда, обычно жемчуг из раковин достают, но я надеюсь, что эта конкретная жемчужинка останется на месте.
После свадебной ночи Ренар вел себя ровно, ничем не выказывая ни недовольства женой, ни наоборот – радости от ее поведения и поступков. Он привез ее в родовое владение, он велел Серафине познакомить новую хозяйку с тем, как живет замок Грамон, он не делал попыток снова прийти в спальню к супруге ночью и не старался сблизиться с нею днем. Он просто предоставил Колетт самой себе.
Конечно, Ренар ее не игнорировал, – наоборот, все слуги полагали, будто граф нашел себе образцовую жену и даже, пожалуй, счастлив. Только Серафина иногда бросала на Колетт любопытствующие взгляды – ведь ясно было, что никто не навещает графиню по ночам. Но дальше взглядов дело не заходило, и внешне все смотрелось благопристойно. Даже матушка ни о чем не догадывалась.
Они жили, как просто обязаны жить добродетельные супруги: вместе трапезничали, обсуждали дела поместья, выезжали на балы. Делать это получалось не так часто, как, Колетт думала, предстоит жене светского человека. Серафина в ту первую ночь сказала ей правду – увы, но граф де Грамон отличался слабым здоровьем. Временами он не являлся к обеду или ужину, присылая своего доверенного слугу, ловкого бретонца Бодмаэля, чтобы принести извинения графине. Ренар не выходил из спальни день, иногда несколько, и Колетт знала от Серафины (а та – от Бодмаэля), что граф снова слег с головной болью или простудой, которую умудрился подхватить в карете или бог знает где.