Жених для дочери
Шрифт:
Королева Британии тяжко больна, Дни и ночи ее сочтены. И позвать исповедников просит она из родной, из французской страны.
Но так как из Франции священникам ехать далеко, хитроумный король придумывает тайный план. Для этого он просит позвать к нему лорда-маршала.
Появилась четвертая кукла, в обрывке красной тряпки, словно в плаще. Девушка хлопнула в ладоши, сверкнула щербатой улыбкой и склонила голову набок, словно птичка. Чем-то она напомнила Эдварду Тиану — может быть, худенькими плечами, может, этими тонкими руками, сложенными словно бы для молитвы.
Лорд-маршал пал перед правителем на колени и покаялся. Дескать, если виноват, простите. Только не губите, ваше величество. Король пообещал, что губить не будет. Маршал, судя по всему, сделал честные глаза; у деревянной куклы это не получилось,
В толпе захихикали: дескать, врет маршал, врет, наверняка грехов его хватит вымостить дорогу до самого ада, и с королевой небось весело время проводил. Кое-кто знал эту балладу, они кричали громче других, но звонкий голосок певуньи легко перекрывал шум толпы. Кукла в короне кивала в такт ее словам.
Только плащ францисканца на панцирь надень. Я оденусь и сам как монах. Королеву Британии завтрашний день Исповедовать будем в грехах!..Эдвард стукнул тростью по потолку:
— Поехали.
Уличная песня крутилась в голове, словно назойливая муха в комнате; Эдвард пытался поймать идею, которая маячила где-то неподалеку, да все никак не давалась в руки. Воспоминание о кукле в маршальском плащике мешало, свербело, будто заноза в пальце.
Через несколько минут ему удалось.
Лорд Картрайт хмыкнул и, весьма довольный собой, высунулся в окошко:
— Сворачивай тут, Джо. Навестим-ка господина Хокинса. А потом — домой.
Глава 8
В отличие от большинства окрестных домов, Картрайт-хаус был домом современным и тщательно спланированным. Здесь не имелось никаких случайных пристроек, дополнительных флигелей и прочих свидетельств долгой и не всегда благополучной жизни. Еще и двадцати лет не прошло с тех пор, как популярный и востребованный, а потому загордившийся сэр Ричард Бойл, архитектор, закончил постройку, потратив сверх сметы тысяч десять фунтов и отстав от графика на девять месяцев. Впрочем, оно того стоило. Будучи верным последователем Иниго Джонса и Палладио, Бойл умело соединил строгость имперского Рима с роскошью французского двора времен короля-солнце. Главный фасад особняка, фланкированный строгими колоннами, был украшен портиком с высоким фронтоном и двумя расходящимися лестницами. Мрамор перил и вазонов контрастировал с грубым рустом первого этажа. Второй этаж, отделанный полированным известняком, светился, словно утесы Дувра. Скульптурная композиция на фронтоне ненавязчиво повествовала о подвигах благородных предков хозяев дома. Вряд ли сии персонажи были столь мускулисты, и уж тем более они не разгуливали по весьма прохладным холмам родного графства, всего лишь накинув на плечи шкуру неопознанного хищного зверя, но приписываемые им подвиги они точно совершили. Об этом тщательно и скрупулезно повествовали семейные хроники. Пройдя между колонн портика, гость попадал в вестибюль. Здесь лестницы повторяли зигзаг парадного фасада, а само помещение воспроизводило атриум римского дома. Свет из умело скрытых окон струился откуда-то сверху, призрачно растекаясь по кессонированному потолку. Покрытые золотой краской пересекающиеся балки искрились, рассыпая теплые блики на белый, с зелеными прожилками мраморный пол. Слева, за колоннами, пряталась дверь в помещения прислуги и кухню, прямо гостеприимно распахнутые дубовые створки приглашали в библиотеку и бильярдную, направо начиналась анфилада парадных гостиных и приемных.
Изначально Бойл настаивал, чтобы все комнаты до единой были решены в одной цветовой гамме, которую он называл «римский серый», но леди Картрайт, в то время безраздельно тут заправлявшая, воспротивилась столь решительно, что едва не уволила знаменитого архитектора. Неизвестно, чем бы все закончилось, но компромисса все же удалось достичь. В итоге парадные комнаты остались того непередаваемого оттенка грозового неба, которые Бойл настойчиво продолжал именовать римским серым, а вот приватный второй этаж приобрел разнообразные и уютные шелковые обои.
Эдвард так и не мог решить, какая часть дома ему нравится
Бальная зала отличалась от остальных комнат тем, что вместо мрамора здесь был паркет, узор которого повторял с идеальной точностью кессоны потолка, а каминная решетка — портик парадного фасада. В нишах, расписанных кариатидами в изящных хитонах, стояли веджвудские вазы, воспроизводившие лучшие античные образцы. Шесть люстр светили так ярко, что могли посоперничать с дневным светом, лившимся из шести же высоких окон.
Из всех парадных комнат Эдвард больше всего любил утреннюю гостиную. Может быть, потому, что в этой комнате вкус маман победил устремления сэра Бойла. Во-первых, мраморный пол здесь был покрыт прекрасным персидским ковром, мягким и теплым. Во-вторых, вместо роскошной парадной чиппендейловской мебели здесь стояли уютные кресла и столики мастерской Хэпплуайта. Холодная зелень шелковой обивки уступила место мягкому и теплому бархату цвета топленого молока, а темный дуб сменился светлым орехом. Иногда Эдварду казалось, что даже грозовой серый здесь не такой грозовой или не такой серый?
Библиотека и примыкающий к ней кабинет отца, теперь перешедший в безраздельное владение Эдварда (впрочем, как и весь этот дом с заполонившими его вещами), казались вообще случайными гостями в этом роскошно-строгом «римском» доме. Тут старая добрая Англия не сдавала свои позиции, сопротивлялась роскошной Галлии и имперскому величию Рима. Эдвард иногда размышлял, как удалось отцу заставить сэра Бойла пойти на такую, с его точки зрения, безвкусицу: стены с панелями из резного дуба, массивная булевская мебель, темные портьеры, камин с кованой решеткой и экраном, простой паркет и почти деревенские потолки с открытыми балками и без всякой позолоты. Даже ни единой колонны или мраморной копии римской статуи. Старая добрая Англия: запах крепкого табака, пыли и воска для дерева.
Эдвард жил в этих комнатах с детства. Конечно, сначала матушка настаивала, чтобы у наследника рода была приличествующая его положению спальня, и обставила комнату согласно своему вкусу. Но, едва лишь ощутив наличие собственного мнения и осознав, что его не устраивает в окружающем пространстве, юный лорд Картрайт взбунтовался. Семилетний Эдвард убедил отца, что уже достаточно взрослый, чтобы обитать в окружении голубого ситчика и кружевных бантиков, и полностью сменил обстановку. Чуть позже он переоборудовал свою классную комнату в музыкальный салон, так как всегда был неравнодушен к музыке, а комнатку няни — в гардеробную. В результате у него получилось свое личное гнездышко, устроенное полностью б его вкусе. Следует отметить, что вкус этот был унаследован от каких-то давних предков, так что комнаты Эдварда разительно отличались от тех, что были спроектированы и меблированы сэром Бойлом.
Белая кровать под желтым балдахином ничем не напоминала то массивное и помпезное сооружение, что доминировало в спальне родителей. Изящный туалетный столик, бюро и козетка в стиле королевы Анны завершали меблировку. Пара пейзажей неизвестных художников, случайно купленные в Гайд-парке, украшали простенки между окнами, а букеты цветов на высоких изящных подставках наполняли комнату ароматом лета. Белые, с едва уловимым голубым оттенком обои даже зимой делали комнату светлее.
Музыкальный салон был совсем небольшим, там едва помещалось небольшое фортепиано, столик для нот и диванчик. Впрочем, концертов Эдвард не давал, а для редких самостоятельных занятий музыкой (обычно — всего лишь один из способов обольстить женщину) или для уединенной беседы с парой друзей хватало и этого. Для этой комнаты подошли обои цвета весеннего льда с тисненными на них нежно-голубыми букетиками, а окно осталось без портьер, его обрамляли лишь ленты тончайшего газа насыщенного темно-синего цвета.