Женщина без прошлого
Шрифт:
Воображаю разговор за завтраком.
«Па, я вставал ночью в туалет и видел маму».
«Неужели, сынок?»
«Да, она грызла на кухне куриную ножку».
«А я-то думала, куда по ночам пропадают куриные ножки… — дребезжит Луиза Пална. — А это, оказывается, привидение…»
Разговор за другим завтраком:
«Что-то ее сегодня ночью не было».
«Наверное, окончательно убралась на тот свет, да уж пора, сорок дней прошло».
«Надо сказать, в последнее время она сама на себя не похожа».
«Лизочка,
«Но есть же косметика, ба!»
Разговор за третьим завтраком.
«В последнее время она появляется все реже и реже».
«Но сегодня она будет обязательно — ведь сегодня годовщина. Вот уже год, как ее нет с нами».
«Надо будет побольше оставить куриных ножек на ночь. Ради праздника чего не расстараться».
«Ба, лучше приготовь солянку, она ее так любила!»
«Она любила солянку? — Лиза окатывает младшего брата презрением. — Ты откуда свалился? Она солянки терпеть не могла!»
«Ладно, ладно, ребята. Я оставлю ей немного баклажанной икры. Помнится мне, она всегда делала баклажанную икру с уксусом, хотя я ей столько раз говорила, что уксус никогда не кладут…»
Еще один завтрак лет эдак через пять:
«Вы заметили, она больше не появляется по ночам?»
«Да, ее больше нет с нами. Она окончательно ушла в иной мир, ее душа наконец-то успокоилась».
«Пусть земля будет ей пухом!» — Хором, и с облегчением.
А потом при генеральной уборке в гардеробной, за старой одеждой, сваленной в углу, находят ссохшееся мумифицированное тельце.
«Митя, ты опять какую-то гадость с помойки притащил!»
«Ба, ничего я не тащил!»
«Нет, наверное, это я притащила!» — В голосе Луизы Палны звучит убийственный сарказм.
«А может, Лизка?»
Тельце отправляется в мусорное ведро. Мусоропровод печально крякает над моей головой, я проваливаюсь, лечу по бесконечному туннелю, в конце которого виднеется слабый свет.
А потом лежу в контейнере в обнимку со старыми носками с дыркой на пятке и игрушечной машинкой с отломанным колесом. А на голове у меня картофельная шелуха… А в животе — консервная банка от кильки в томатном соусе…
Нет, не хочу!
Поэтому, как только за окном рассвело и в квартире сгустилась сонная предутренняя тишина, я выбираюсь на улицу, бесшумно притворив за собой дверь. Консьержка спит, как пожарник. Мимо нее можно трупы проносить — не заметит.
Я крадусь на цыпочках, плечо оттягивает сумка с вещами, в кармане — немного денег.
Конечно, привидения не воруют деньги у собственного мужа, они воют, заламывают руки в невыразимой тоске, моют под краном окровавленные одежды, бродят по фамильному замку, гремя цепями. Но я ведь не привидение.
Я — живая!
Что, вы думаете, у меня голова была полна планов и идей? Думаете, собиралась отомстить своему мужу и нагадить подруге? Думаете, я собиралась отравить существование свекрови? Или перевоспитать детей методом своего внезапного воскрешения?
Ничего такого делать я не собиралась. Я была лишней на этом празднике жизни — и я ушла. Не в моих правилах мешать людям наслаждаться друг другом. Я слишком тактична для этого, слишком хорошо воспитана. Я не кровожадна — отнюдь! Я мирный человек.
Поэтому, когда-нибудь воскреснув, я намотаю кишки своего мужа на кулак, а потом выдерну их резким движением. А подружку Милу оскальпирую, повешу ее крашеный скальп в изножье кровати, чтобы любоваться им на сон грядущий — он станет навевать мне сладкие, безмятежные сны.
А Луизу Палну я вообще отпущу с миром. Только предварительно отниму у нее валокордин, телефон и деньги. Или запру в гардеробной комнате без воды и хлеба, а сама буду расхаживать по квартире и причитать тонким жалостливым голоском:
«Бедная Луиза Пална, как ее жалко, какая она была хорошая… Хоть и закрывала баклажаны без уксуса, отчего ее банки всегда взрывались, и мне приходилось сутки напролет отмывать кухню от результатов ее хозяйственно-заготовительного энтузиазма. И какая она была добрая, чуткая женщина, несмотря на старческий маразм, напавший на нее сразу после окончания школы в бог весть каком дореволюционном году. И как мы ее любили, невзирая на скандальный нрав…»
А детишкам подарю по подзатыльнику. И отправлю их в школу. И отниму у Лизы плеер и глянцевые журналы для хронических идиотичек, а у Митьки — видеоприставку и компьютерные игры. И засажу их за математику и сонаты Бетховена. И через год они у меня станут шелковыми!
А сама… Сама я буду…
Но относительно себя самой моя мысль терялась в кромешном мраке. Кем я стану, чем я буду, на что мне жить?
И где?
Где я буду ночевать сегодня, в день собственных похорон? В день своего второго рождения?
Я еще не знала.
Телефон не отвечал. Где она?..
Черт побери, невозможно дозвониться! Что ж, придется устраиваться самой…
Проблема жилища решилась просто: для этого понадобилось всего лишь снова выйти замуж. Таким образом вопросы с кормежкой, ночлегом и досугом были решены.
Дело было так. Я сидела на скамейке, ко мне подошел мужчина, плюгавый, с ватой в ушах старикашка.
— Сидишь? — спросил.
— Сижу, — ответила.
— А чего сидишь? Замуж, что ли, хочешь?
— Хочу, а что? — С вызовом.
— Ну так пошли! — Обрадованный блеск выцветших голубых глаз.
— Куда? — Недоумение на моем лице и, естественно, в голосе.
— Куда-куда… Замуж, конечно! Ну что, идешь? Все еще пребывая в тягостном недоумении, я поднялась со скамейки и пошла замуж.