Женщина с зонтиком
Шрифт:
Они любят ее, конечно, любят, Какой день рожденья устроили ей ребята этой, юбилейной, весной! От официального юбилея она отказалась. Наскучалась она за свою жизнь на таких торжествах. Ребята явились к ней домой в карнавальных масках, в смешных костюмах, исполняя какую-то какофонию на колбах, мензурках, губных гармошках и гребешках. Остроумные сценки, пародии на официальные торжественные речи, юмористические адреса от имени разных институтов и обществ. Они немало потрудились, чтобы подарить ей этот веселый праздник.
Хорошо, что они у нее есть, и, расставаясь с одними, она тут же получает других.
Но
Софья Львовна взглянула на потемневшую воду, на небо, в котором истаивал розовый свет, на первый легкий туман, повисший у темного берега. Сказала: «Уж поздно, пора».
Она сказала это вслух, она часто говорила вслух, когда бывала одна. Усмехнулась: разговаривает сама с собой — дожила. Вспомнились забавные стишки:
Шел я сам по себе, Говорил я себе…Она шла пустым берегом, минуя нежилой дом, — проторенная тропка огибала крапивные кущи. Повторяла стихи вполголоса, под них хорошо шагалось:
Говорил я себе, Говорил я себе самому: — Ты следи за собой Да гляди, за собой, Не нужны мы с тобой никому! Отвечал я себе, И сказал я себе, И сказал самому себе так: — Сам следи за собой Да гляди за собой, Ишь, учить меня вздумал, дурак! [1]1
Маршак С. Из английской народной поэзии.
Вдруг рядом зашуршали, засвистали камыши и возникли две темные фигуры в одинаковых плащах, стянутых в талии, в одинаковых очках, в руках одинаковые удочки. Непонятно кто — мужчины ли, женщины? Мужской голос воскликнул: «Вот это клев — успевай таскать!» Женский ответил: «У меня черви кончились, брось коробку».
Тут они сразу подскочили, запрыгали по траве, ловя мятущихся на лесках рыб. К ногам Софьи Львовны шлепнулись две рыбины и забились, задергались, задыхаясь. Отпрянув, она наскочила на ведро, полное рыбы, шуршащей в душной тесноте, шагнула в сторону и чуть не попала ногой в располосованные тушки, окруженные кольцом склизкой чешуи и розоватых внутренностей.
Софья Львовна брезгливо фыркнула, обошла рыбацкую стоянку и заспешила прочь. Она шла все быстрей и быстрей, наклонясь вперед, как бы рассекая головой воздух, и вскоре исчезла в туманной дымке.
На ужин ели жареную рыбу, приготовленную Дюшенькой, с помидорами, огурцами, укропом. Потом пили чай и разговаривали. Игорь отсел в сторонку, перелистывал журналы. В разговоре он не участвовал, думал об Ире. Рыбаки рассказывали о встрече на озере. Дюжины
«…Смотрим, несется Шлепалка… — Марширует… — И бормочет вслух… Как будто даже напевает… — Какой-то марш — там-па-па, па-па-там, там-па-па, па-па-там… — Да ну, какую-то чушь — «я себе, сам себе»… — Нет, это были стихи… — И конечно, с зонтиком? — … — Зонтик, сложенный, болтался на руке… — А тут ей под ноги летят две рыбы… — И она подпрыгнула и понеслась… — Нет, она сначала остановилась и выругалась… — Неужели выругалась?.. — Ну, чертыхнулась, заворчала… — Запрыгала возле ведра с рыбой и как рва-анет! — Понеслась, словно скаковая лошадь…»
Дюжин засмеялся:
— Значит, все правы: она и профессор, она же и сумасшедшая. А в общем-то Шлепалка.
Дюшенька вдруг сладко и громко зевнула: «Ой, простите!»
— Извините, господа, уже поздно. Вы устали, мы устали. Давайте уберем со стола. Кто у нас не работали Игорь не работал. Все трудились, Игорь — гулял. За дело, Игорек, за дело…
Дюжин взял со стула фартук в цветочках, надел на Игоря и подтолкнул его к столу.
Время шло, уходило лето, заканчивались каникулы.
Ира вернула в библиотеку Достоевского, так и не дочитав. Они с Игорем катались на лодке, гуляли, ходили к дальним озерам. Оба увлекались фотографированьем, «Промышляют слайды», — говорил Дюжин. Это увлечение спасло их от ссоры и даже сблизило.
Игоря тянуло к девушке — он все пытался обнять ее за плечи, взять за руку, поцеловать. Она отстранялась — сначала легко, необидно. Потом с раздраженьем, резко, И наконец сказала:
— Что ты ко мне липнешь, как муха к варенью?
Он обиделся. Три дня бродил с утра до вечера один — скрывался. Потом не выдержал: совместные прогулки возобновились. Ира попросила научить ее фотографировать. Теперь она была не только милой моделью на фоне пейзажей, но и сметливой ученицей.
Природа этих мест, им непривычная, предлагала множество интересных слайдов. С высоких холмов открывались дальние земли. Зеленые луга чередовались с желтыми полями и коричневыми сенокосами, всюду были вкраплены голубые или свинцово-серые пятна озер, пологие возвышенности сменялись крутыми, похожими на куличи, холмами в темных шапках еловых лесов. И везде рассыпаны оглаженные ледниками валуны.
Когда они смотрели на все это сверху, с какой-нибудь высоты, и видели сразу небо со вздутыми облаками и землю с бегущими тенями этих облаков, казалось, что они тоже летят. С криком пускались они наперегонки вниз, прыгая, скользя на ногах по травянистому склону.
Однажды они отправились на озеро Нюпль. Игорь вел Иру к знакомому месту лесной, дальней дорогой. Это имело свой смысл, он знал, зачем надо идти так.
Поднялись на холм.
— Вот сейчас будет опушка, откроется окно и через него увидишь такой слайд!
Вскоре они вышли на просеку. Впереди заголубело небо. Ели стали перемежаться с ольхой, появился орешник. Игорь свернул на едва заметную тропку. Через сотню шагов тропка протиснется через молодой ельник, и внезапно откроется то, что он называет окном, — прогал в деревьях, крутой склон и неожиданная тут на холме, высоко над водой, старая ива, одним из двух стволов прилегшая к земле. А через иву — вид на озеро.