Женщина в белом(изд.1991)
Шрифт:
Пожар медленно затихал. Яркий огонь потускнел, дым подымался к небу белыми клубами; сквозь него виднелись красно-черные груды тлеющих углей на полу ризницы.
Еще минута — и пожарные вместе с полицейскими бросились вперед к двери, раздались негромкие восклицания, потом два человека отделились от остальных и прошли через толпу за церковную ограду. В мертвом молчании люди расступались, чтобы дать им пройти.
Через несколько минут толпа дрогнула, и живая стена медленно раздвинулась снова. Двое шли обратно и несли сорванную с петель дверь одного из нежилых домов. Они внесли ее в ризницу. Полицейские столпились у обгоревшего входа, мужчины по двое, по трое старались заглянуть им через плечо. Другие стояли подле, чтобы первыми
Вести из ризницы быстро облетели толпу — их передавали из уст в уста, пока они не долетели до того места, где я стоял. Я услышал, как спрашивали и отвечали вокруг меня приглушенно, взволнованно.
— Его нашли?
— Да.
— Где?
— У двери, он лежал ничком.
— У какой двери?
— У двери в церковь — он лежал головой к двери, ничком.
— А лицо сгорело?
— Нет.
— Да, сгорело.
— Нет, только обгорело. Он лежал ничком, лицом вниз, я же сказал.
— А кто он был?
— Лорд, говорят.
— Нет, не лорд. Сэр, что ли. Сэр — значит дворянин.
— Баронет он был.
— Нет.
— Да.
— А что ему здесь понадобилось?
— Верно, замышлял что-нибудь недоброе, уж я вам говорю!
— Это он нарочно?
— Нарочно сгорел!
— Да я не о нем — я о ризнице. Он ее нарочно поджег?
— Очень страшно смотреть на него?
— Страшно!
— А лицо?
— Нет, лицо ничего.
— Кто-нибудь его знает?
— Вон тот человек говорит, что знает.
— Кто?
— Говорят, лакей. Но он будто умом тронулся, и полиция ему не верит.
— А никто другой не знает, кто он такой?
— Ш-ш! Тише.
Громкий, уверенный голос кого-то из полисменов заставил утихнуть глухой ропот вокруг меня.
— Где джентльмен, который пытался спасти его? — сказал голос.
— Здесь, сэр, вон он! — Десятки взволнованных лиц повернулись ко мне, десятки рук раздвинули толпу, кто-то подошел ко мне с фонарем в руках.
— Пожалуйте сюда, сэр, — негромко сказал он.
Я был не в силах говорить с ним, я был не в силах сопротивляться, когда он взял меня за руку. Я попытался сказать, что никогда не видел умершего при жизни, что я не могу опознать его, что я совершенно посторонний человек. Но говорить я не мог. Я был близок к обмороку, я беспомощно молчал.
— Вы знаете его, сэр?
Вокруг меня кольцом стояли люди. Трое из них опустили фонари вниз. Их взгляды и взгляды всех остальных были устремлены на меня в немом ожидании. Я знал, что лежит у моих ног, я понимал, почему они опустили фонари так низко.
— Можете вы опознать его, сэр?
Мои глаза медленно опустились. Сначала я ничего не увидел, кроме грубого брезента. Капли дождя падали на него, глухо отдаваясь в гробовой тишине. Я перевел взгляд — там, в конце, в желтом свете фонаря застывшее, зловещее, обугленное, глядело в небо его мертвое лицо.
Так в первый и последний раз я увидел его. Так волею судеб мы встретились наконец.
По некоторым местным причинам, имевшим значение для следователя и городских властей, с судебным дознанием спешили — оно происходило на следующий же день. Мне пришлось присутствовать в качестве одного из свидетелей, вызванных в суд для расследования пожара.
Утром я первым долгом пошел на почту справиться, нет ли там для меня письма от Мэриан. Никакая перемена обстоятельств, какой бы необычной она ни была, не могла повлиять на мою главную заботу, пока я был вдали от Лондона. Утреннее письмо от Мэриан было для меня единственной возможностью узнать, не случилось ли в мое отсутствие какого несчастья с Лорой или с ней самой. День мой всегда начинался с этой главной заботы.
К моей радости, на почте меня ждало письмо от Мэриан.
Ничего не случилось — они обе были в целости и сохранности, как и в день моего отъезда. Лора посылала мне сердечный привет и просила, чтобы я обязательно за день сообщил ей о своем приезде. Ее сестра добавляла в пояснение, что Лора сэкономила «почти соверен» из собственного заработка и требовала, чтобы ей разрешили самой приготовить обед, долженствующий отпраздновать мое возвращение. Солнечным утром я читал эти маленькие домашние новости, а передо мной так живо, так ярко вставали ужасные воспоминания прошлой ночи. Необходимо было уберечь Лору от возможности случайно узнать правду — это было моей первой мыслью, когда я прочитал письмо. Я сейчас же написал Мэриан и рассказал ей все, что уже рассказал на этих страницах, описывая ей происшедшее так постепенно и осторожно, как только мог, и предупреждая ее о том, чтобы никакие газеты ни в коем случае не попадались Лоре на глаза до моего возвращения. Если б на месте Мэриан была другая женщина, менее мужественная и менее надежная, я, может быть, не решился бы открыть ей всю правду. Но Мэриан полностью заслуживала моего доверия, как я знал по опыту прошлого, — я мог всецело положиться на нее.
Письмо мое было длинным. Я был занят им до самого судебного дознания.
Следствие было очень затруднено в силу всяческих осложнений. Надо было выяснить не только вопрос о гибели человека, но и причину возникновения пожара, а также, каким образом были похищены ключи и почему в ризнице во время пожара находился посторонний. Пока что не установили даже личности покойного. Полиция не доверяла словам лакея, что он опознал своего хозяина, ибо несчастный слуга был в состоянии полной невменяемости. Послали в Нолсбери за теми, кто был хорошо знаком с внешностью сэра Персиваля Глайда, и с утра связались с Блекуотер-Парком. Благодаря принятым мерам следователь и понятые смогли наконец совершенно точно установить личность погибшего и подтвердить истину слов лакея. Свидетельства разных лиц подтвердились осмотром часов покойного, на внутренней крышке которых были выгравированы герб и имя сэра Персиваля Глайда.
Затем стали разбирать вопрос о возникновении пожара. В качестве свидетеля первыми вызвали меня, лакея и мальчика, увидевшего, как в ризнице зажгли спичку. Мальчик отвечал на вопросы вполне вразумительно, но несчастный лакей не мог прийти в себя после вчерашнего ужасного происшествия — всем было ясно, что он ничем не может помочь следствию, и его отпустили.
К моему облегчению, мой допрос был очень кратким. Я не был знаком с покойным, никогда раньше его не видел, не знал, что он находился в Старом Уэлмингаме, и, когда тело было обнаружено, меня в ризнице не было. Я мог только сказать, что зашел в коттедж причетника, чтобы попросить его указать мне дорогу в Уэлмингам; от него узнал об исчезновении ключей и пошел вместе с ним в церковь, чтобы в случае надобности помочь ему, увидел пожар, услышал, как какой-то неизвестный в ризнице напрасно пытался отпереть дверь, и сделал все что мог из чисто гуманных побуждений, чтобы спасти несчастного. Других свидетелей, знавших покойного, спрашивали, чем могут они объяснить похищение ключей и присутствие сэра Глайда в охваченной пожаром комнате. Но следователь, по-видимому, считал, что я как посторонний человек в городе, незнакомый с сэром Персивалем Глайдом, не могу, само собой разумеется, представить никаких объяснений по этим двум вопросам.
Когда официальный допрос окончился, мне уже было ясно, как я должен вести себя в дальнейшем. Я не чувствовал себя обязанным давать добровольные показания, ибо сейчас они не имели бы никакого практического значения. Все доказательства моей правоты сгорели вместе с метрической книгой. Кроме того, если б я заговорил и высказал свое мнение обо всем этом, мне пришлось бы рассказать и про историю Лоры, а это безусловно произвело бы на следователя и на присяжных такое же неубедительное впечатление, как и на мистера Кирла.