Женщина во тьме
Шрифт:
– Господи, – бормочет муж.
– Похоже, эта соседка тебя помнит.
Жду ответа, но Патрик отворачивается и принимается разбирать почту.
– Миссис Барретт говорила о чем-то странном, – начинаю я и осекаюсь, увидев напряженную спину Патрика. Не стоит об этом рассказывать сегодня. – Я подумала, не устроить ли встречу с теми – нет, не с назойливыми соседями, а с людьми, которых ты когда-то знал? Это помогло бы нам опять пустить здесь корни.
– Нет.
– Но…
– Моих друзей тут не осталось. Любой, кто меня помнит, мне не друг и хочет только одного – распространять
Нахожу пасту, банку готового соуса. Нарезаю лук и перец. Патрик распаковывает и ставит в стенной шкаф тарелки. Кажется, сейчас удобный момент поговорить с мужем. Дети в гостиной, через стенку слышу то звенящий, то стихающий голос дочери. Она спустилась к ужину вся в черном, с подведенными глазами. Напоминает маленькую девочку во взрослом наряде, носит вещи, которых я не знаю, из-за яркого макияжа выглядит одновременно и старше, и моложе своих лет.
– Меня беспокоит Миа, – говорю, понизив голос, и проверяю, закрыта ли дверь.
– Перестала волноваться за Джо, теперь Миа. В чем дело? – вздыхает муж, закрывая створку шкафа.
– Я понимаю, мы рассчитывали, что начнем здесь новую жизнь, что у детей будет другое окружение, но Миа держится даже враждебнее, чем раньше.
– Да все у нее хорошо. Они оба в полном порядке. В понедельник пойдут в новую школу. Пожалуй, тебе лучше держаться от них на некотором расстоянии.
Меня словно громом поразило.
– На расстоянии?
– Ты к ним так льнешь, потому что чувствуешь себя виноватой. От этого у детей может развиться клаустрофобия.
Вина – моя старая знакомая. Виновата перед матерью, перед Джо и теперь еще перед детьми за все, что им пришлось пережить из-за этих чертовых таблеток.
– Все это уже было, – продолжает Патрик, – с твоей матерью. Она умерла не по твоей вине, ты не делала ничего плохого, а чем кончилось? Ты не смогла оправиться от горя и позволила ему тебя раздавить. И чуть не погубила всю нашу семью.
С этими словами Патрик – голос сиплый – от страха ли, от огорчения или от того и другого вместе? – с таким грохотом швыряет тарелку на стол, что фарфор, словно молния, перерезает трещина.
Упрек мужа бьет по больному, не могу вздохнуть. Неужели я в самом деле едва не сломала жизнь всей семье? Ведь думала, это только мое горе. Думала… Меня переполняло чувство вины, чувство скорби, а все остальное словно отступало на задний план, переставало существовать.
– Я изо всех сил стараюсь наладить отношения в семье, но один не смогу. Сара, давай попробуем еще раз. В этом доме. Ведь если сейчас не получится, – вздыхает Патрик, – тогда я вообще не знаю, что делать.
Его тревога передается и мне. Что же я натворила?
Однажды кто-то спросил меня, где прошло мое детство. Во взгляде спросившего, когда он услышал название города, загорелась зависть: такое хорошее место, было так здорово проводить там каникулы… Каждый, будучи ребенком, приезжал сюда
Глава 7
– Я подумала, что теперь, когда мы переехали, я могла бы найти работу.
Патрик листает газету.
– И по какой специальности? – ядовито замечает он и, язвительно улыбаясь, добавляет: – Давай шаг за шагом, хорошо? То ты планируешь позвать всех соседей, а теперь думаешь покорить целый мир. Надо сначала привести в порядок дом, а потом, конечно же, мы найдем что-нибудь подходящее и для тебя.
Сейчас, когда переезд за спиной, я хочу чего-то еще. Меня так и подмывает выйти из дома и найти себе занятие. Разве Патрик не мечтал о том же?
Он уже собрался на работу.
– Подожди, – говорю, – я тут вчера кое-что нашла.
Бегу наверх и, вернувшись, протягиваю Патрику две фигурки.
– Смотри! Скайуокер! Си-Три-пио!
Патрик берет кукол в руки. Помню, муж рассказывал про одно удивительное Рождество, когда он получил в подарок целую коробку с дюжиной персонажей «Звездных войн», и это было лучшее Рождество в его жизни. Я нашла их наверху, на подоконнике. Казалось, они ждали момента, чтобы поприветствовать вернувшегося домой хозяина.
– Обнаружила их в спальне – наверное, дети распаковали. Ты говорил, у тебя были все главные герои, но я никого больше не нашла.
– Это не мои.
– Твои! Сам рассказывал, неужели не помнишь?
– Моих выбросили. Много лет назад.
– Выбросили? Кто выбросил? Ты?
– Не я, но это не имеет значения. Даже если они мои. Просто игрушки – куски старой пластмассы, больше ничего. – Патрик бросает фигурки в помойное ведро.
Муж говорит, что игрушки не его, но они были в доме до нашего переезда. Значит, ими играли дети Эвансов. Под молчаливым взглядом Патрика вынимаю из ведра фигурки, отряхиваю от пыли. Странно, вчера их на подоконнике не было, иначе я бы заметила.
Провожая Патрика, замечаю на берегу Миа. Сгорбленная, она, обхватив себя руками, понуро бредет против ветра. Почему она никогда не берет куртку? Хватаю ее школьный пиджак и перебегаю через дорогу.
– Надень, – говорю, поравнявшись с Миа, и тут же отступаю: волны разбиваются почти у самых ног. Дочь, похоже, этого не замечает, и ее туфли накрывает вода.
Она поднимает глаза.
– Спасибо.
Берет пиджак и, вместо того чтобы надеть, просто прижимает его к себе, так что ни от ветра, ни от соленых брызг защитить он не может.