Женщины без мужчин
Шрифт:
Махдохт билась головой об стену, билась и билась, пока не разрыдалась. Между горестных всхлипов подумала: в нынешнем году она непременно купит тур в Африку. Поедет в Африку, чтобы вырасти там. Она всем сердцем хотела быть деревом жарких широт. Всем сердцем хотела – а кто по велению сердца пойдёт, безумие познает.
Фаезэ
В четыре часа вечера 16 августа 1953 года Фаезэ после долгих дней сомнений и раздумий приняла решение. Молчать уже было бессмысленно. Если бы она и дальше ждала, всё могло накрыться
Она медленно натянула чулки. Сняла домашнее платье и надела летнюю блузку и хлопковую юбку и всё это время нет-нет да и подумывала: вдруг там будет Амирхан? А мысль о том, что там будет Амирхан, обдавало всё её тело жаром. Если там будет Амирхан, она, конечно же, не сможет спокойно сказать, что хотела. Вообще не сможет говорить. Ей придётся снова всё затаить в сердце, снова мучиться. Потому что всякий раз, когда она хотела выговориться, что-то случалось, и за этим неизменно следовали сомненья и раздумья о сказанном и несказанном.
Перед зеркалом, припудриваясь, она сказала себе: «Я старею». Шёл двадцать восьмой год её жизни. Двадцать восемь лет и два месяца. Старой, конечно, она не была, была, скорее, измождённая.
Фаезэ надела туфли. Взяв сумку, устремилась вниз по ступеням.
Мать сидела во дворе на кушетке и смотрела на пруд. Стук каблуков Фаезэ заставил её отвлечься. Она спросила:
– Идёшь куда-то?
– Да.
– Не ходила бы, дочка, по всем улицам народ бушует.
У соседей было включено радио, и его шум доносился во дворе. Фаезэ замялась. Мать была права. Мать вздохнула:
– Чадру хотя бы накинь.
Фаезэ молча вернулась в дом. Из-под сложенной одежды выудила чёрную чадру, которую надевала в траур, и, глядя в зеркало, накинула её на голову. Тяжёлые складки шёлкового джерси превратили её в нечто наподобие неправильного куба, на который следует смотреть только с одного бока. Если Амирхан там будет, обязательно её высмеет. Фаезэ нравилось, когда Амирхан её высмеивал, но не по таким поводам. Одно дело, когда высмеивает за то, что она замуж не выходит. Но если из-за чёрной чадры – это хуже некуда. Вдруг Фаезэ расплачется? Нехорошо будет плакать перед Амирханом. Фаезэ подумала, будь что будет, выхода нет. Она снова спустилась по лестнице, на этот раз в чадре.
Мать больше ничего не говорила. Она уже давно не командовала.
Фаезэ вышла из дома. Жили они в узком переулке. Рёв толпы доносился издали, но, к счастью, здесь была не главная улица, к тому же, очень быстро подвернулось такси. Фаезэ села в машину. Сказала:
– На улицу Сазавар.
Водитель посмотрел на неё в зеркало заднего вида. Такси тронулось.
«Не боитесь? – спросил таксист. – Везде беспорядки».
– Ничего не поделаешь.
– Придётся сделать небольшой круг. Я по главной не могу. Опасно.
– Ничего.
Таксист ехал боковыми улицами. На каком-то из перекрёстков дорогу им ненадолго перекрыли. Кто-то стоял посреди мостовой и руками подавал знак остановиться. Несколько машин выстроились
Водитель выпалил: «Говорил же, опасно. Вас довезу – и больше никаких пассажиров на сегодня!»
Фаезэ не ответила.
«Собака, чёрт бы побрал твоё любопытство! Несчастный! Сто раз тебе мать говорила, Мостафа, не выходи из дому!» – продолжал водитель.
Фаезэ не ответила. Ей было неприятно, как мужчина таращится на неё всю дорогу в зеркало. Ей хотелось поскорее выйти.
Наконец они доехали. Фаезэ положила таксисту в ладонь двухтуманную купюру. От прикосновения его руки ей стало так противно, что она не стала дожидаться сдачи. Открыв дверь машины, выскочила. Нужный дом был недалеко. Здесь тоже доносились крики и шум, по-прежнему издали. Фаезэ позвонила в дверь и две мучительные минуты угощалась ожиданием, как ядом.
Дверь открыла Алие, служанка. Как будто только со сна.
«До сих пор спала? Ну ты, матушка, даёшь!» – пожурила её Фаезэ.
Алие поздоровалась и отступила назад, пропуская гостью.
Фаезэ спросила:
– Мунэс-ханум дома?
– Дома.
– Где?
– В гостиной, наверное.
Фаезэ пошла в гостиную. Делая первый шаг, про себя сказала: «Он дома». Делая второй шаг, сказала: «Его дома нет», – и так поочерёдно говорила, пока не подошла к двери. То был пятый шаг. Она сказала: «Дома», – и открыла дверь. Мунэс сидела одна возле радио и внимательно слушала. Амирхана не было. Фаезэ подумала, может быть, он наверху спит. Поздоровалась:
– Салам!
Лицо Мунэс будто расцвело.
– Глазам своим не верю! Как поживаешь, ханум? Ну ты, конечно, молодец, сто лет тебя не видели!
С этими словами, Мунэс потихоньку поднялась с места и убавила громкость радио.
«Кто бы говорил, ханум. Это от тебя ни ответа ни привета. Молодец – не то слово!» – ответила Фаезэ.
Женщины расцеловались и, обмениваясь дежурными любезностями и неразборчиво щебеча, сели друг рядом с другом у радио. Фаезэ спросила:
– Ты одна?
– Да, милая, одна. Родители в Мешхеде.
– Да ты что? Почему же ты мне не сказала?
– Да вот два дня назад только уехали.
– Ну и ну! А… Амирхан чем занят?
– Его нет дома, на работе он.
– Батюшки, в такое-то время? Когда повсюду толпы…
– Ну, он когда выходит из дома, говорит, что на работу… А так, мне откуда знать.
– Подумать только!
– Подумать только! Кто знал, что сегодня такая красота к нам заглянет!
– Ну что ты, зачем ты льстишь мне…