Женщины да Винчи
Шрифт:
Но, в конце концов, ее ли дело, что собой представляет этот ребенок? Ей достаточно, что он всегда готов сбегать в магазин за продуктами и она таким образом избавлена хотя бы от того, чтобы обременять этим хозяев.
Решение задачек и написание сочинений про золотую осень и про любимое животное казалось Белке не слишком высокой платой за такую помощь.
Любимого животного у Севы, правда, не было, поэтому пришлось написать про собаку по имени Шарик; Сева сообщил, что она была любимым Костиным животным, когда тот был маленьким. Белка выспросила у Севы про Шарика все
– А здесь разве много людей тогда было? – спросила Белка.
– Хватало, – ответил Константин. – Только немцы из другого двора приходили.
Увлеченная работой над сочинением, Белка не заметила, как он вошел в комнату. Три дня они не виделись совсем: у него было несколько дежурств подряд, и домой он возвращался поздно. Но вот сегодня вернулся пораньше, не ночью, а просто вечером.
– Привет, Костя, – сказала Белка. – Посиди с нами. Про Шарика расскажешь, а то для сочинения красочных деталей не хватает.
– Хватает уже! – торопливо заверил Сева и, схватив листок с написанным Белкой черновиком сочинения, пулей вылетел из комнаты.
– Что это он? – удивилась она такой поспешности.
– Знает, что я на все это скажу, – усмехнулся Константин.
– На что? – не поняла она.
– На то, что ты за него уроки делаешь. Медвежья услуга.
– Да ладно! – улыбнулась Белка. – Я ему воображение развиваю, тоже польза.
Она впервые назвала Константина на «ты», потому что обрадовалась, увидев его. Он перестал быть для нее посторонним, в этом, наверное, была причина.
Белка и сама не заметила, как это произошло. За две недели, которые она провела в его доме, они ведь действительно виделись нечасто.
Может быть, и он почувствовал что-нибудь подобное. Во всяком случае, не ушел, а сел на стул у письменного стола, за которым сидела Белка.
– Жалко все-таки, что люди отсюда разъехались, – сказала она. – Понятно, что дом без удобств, но зато же с историей. Хотя, конечно… Непонятно, почему всегда надо выбирать: или история, или теплый сортир. – И вспомнила: – Твоя бабушка хлеб в печке пекла? Мне Сева сказал.
– Она в войну белье шила для фронта, ей за это дали патент на хлеб. Выдавали муку, хлеб она сдавала, а припек разрешали себе оставлять.
– Припек – это что? – не поняла Белка. – Корка?
– Буханки, которые сверх нормы получаются. За работу не платили, но на припек все можно было выменять – нитки, соль.
Белке нравилось с ним разговаривать. В нем было глубокое обаяние, и она понимала, с чем оно связано: с тем, что он занят бесспорно необходимым делом, и занят не кратко, не на адреналиновом всплеске, а обыденно и повседневно и потому не думает ни о необходимости этого дела, ни тем более о своем обаянии. Она мало знала таких мужчин, но для того чтобы догадаться, что они безусловно нравятся женщинам, не требовалось ни опыта, ни даже особенного ума. В нем было чему нравиться, чего уж там.
– Сева, ты здесь? – послышалось из коридора.
– Входите, Надя, –
Надя открыла дверь, но в комнату не вошла. Если с Константином у Белки установились отношения непринужденные, а с Севой и вовсе дружеские, то с ней они оставались напряженными. Удивляться этому, понятное дело, не приходилось.
– Севка у вас? – повторила Надя.
Даже при взаимном напряжении невозможно было не любоваться античными чертами, которые проступали в ее простом лице, словно бы составляя его прообраз, полузримую основу.
– Он уроки пошел делать, – ответила Белка.
– Как же, уроки! Уже и след простыл, это на ночь глядя. Ты бы поговорил с ним, Костя, он тебя слушается. А то шпана ведь вырастет.
В ходе списывания задачек и сочинений Сева сообщил Белке, что у матери не хватает времени не только на пироги, но и на него, потому что она работает кассиршей в круглосуточном магазине и домой приходит никакая, особенно после ночи.
– Поговорю, – кивнул Константин. – Только вряд ли это поможет.
Белка тоже считала, что назидательные разговоры – это последнее, на что Сева обращает внимание. Ему и обычные-то разговоры, без морали, в одно ухо влетали, в другое вылетали. Его интересовали только действия, он был не по годам практичен.
– Я шкаф хочу от двери к окну передвинуть, – сказала Надя. – Поможешь?
Константин встал. Белку взяла досада: она как раз собралась расспросить его о своем деде, интерес к которому стал у нее острым, как ни странно. А может, и не странно: трудно было не понимать, что для хозяйки комнаты, в которой она так неожиданно поселилась, ее дед был человеком значительным.
Недавно Белка даже поинтересовалась, не вела ли Зинаида Тихоновна дневников. Константин тогда удивился ее вопросу.
– Даже представить трудно, чтобы мама их вела, – сказал он.
– Почему трудно? – в свою очередь удивилась Белка.
– Она не считала свою жизнь какой-то выдающейся. Это нам теперь есть с чем сравнивать, а тогда – война и война, лично в своей жизни никто ничего особенного не видел. Но если вас какая-нибудь определенная история интересует, можете у меня спросить, я в детстве любопытный был, все у нее выспрашивал. И про деда вашего тоже.
Во время того разговора они еще были на «вы». Собственно, они до сегодняшнего вечера, вот буквально до этой минуты были на «вы». И только она собралась поговорить с ним про своего деда, как его супруге шкаф срочно понадобилось двигать!
Вообще-то Надины опасения на Белкин счет были так очевидны, что и шкаф-то не было необходимости выдумывать. И надо сказать, случись встреча с Константином год назад, эти опасения не были бы беспочвенными. Не то чтобы Белка обязательно взялась бы его охмурять, но как минимум не считала бы это невозможным. Потому что – а почему бы и нет, собственно? Внутреннее неспокойствие, сдержанное лишь усталостью, отсвет того и другого на всем облике – это не может не привлекать в мужчине. И такая малость, как наличие жены, не могла бы год назад приниматься Белкой во внимание, поскольку уводить его из семьи она не собиралась бы.