Женщины его жизни
Шрифт:
– Только не жди, что судьба накажет того, кто пытался меня убить, – усмехнулся Бруно.
– Я и не жду, – лицо Кало помрачнело, в его взгляде читалась непреклонная решимость. – Судьба не вершит правосудие. Наши предки учили нас молиться так, будто все в руках божьих, а действовать так, будто все зависит от нас.
Вот теперь Бруно слышал голос своего советника: слова Кало вселяли в него спокойную уверенность.
– Это был тяжелый удар, – перед глазами у него вновь всплыло прекрасное лицо принцессы на залитой кровью траве под баобабом.
– Знаю. – На этом Кало
Двое сопровождающих сидели неподвижно, как восковые куклы. Казалось, они не дышат. И уж, конечно, они были глухи и немы.
– Три дня дул сирокко, – принялся рассказывать Кало. – Куры перестали нестись.
Бруно вспомнил свое детство, вспомнил, как закрывались все ставни, двери и окна палаццо, как все домочадцы собирались в «комнате сирокко» в самом центре дворца баронов Сайева, как они, сгрудившись в кучу, испуганно жались друг к другу, пережидая, пока не утихнет пышущее жаром дыхание земли.
– А как наши гости? – спросил он, чтобы переменить тему.
– Все тут, – с готовностью ответил Кало, – ждут только тебя.
– И Бранкати тоже? – Барон погасил окурок в пепельнице.
– И Бранкати, – начал перечислять Кало, – и мистер Хашетт, и тот адвокат из Вашингтона.
– А Карин? – воспоминание о ее синих глазах и огненно-рыжей гриве волос молнией вспыхнуло у него в голове.
– Она ждет тебя, – ответил Кало, слегка повернув к нему лицо. Но Бруно ничем себя не выдал.
– А эта… эта девушка, – продолжал он, – жертва выродка?
– Розалия? – улыбнулся Кало. – Она тоже здесь. Славная малышка. С ходу поняла, что к чему. И здорово привязалась к Карин, водой не разольешь.
– А он где? – Барону пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не выдать своих чувств.
Кало сразу же понял, что Бруно спрашивает об Омаре Акмале.
– На Капри, – ответил он с отвращением. – Закатывает приемы и раздаривает драгоценности на борту своей яхты. Визитеры приезжают к нему с поклоном на катере, он сам так и не сошел на землю. – Кало умолчал о женщинах, сменявших друг друга на яхте «Сорейя» для удовлетворения желаний арабского отщепенца.
Машина неслась со скоростью сто шестьдесят километров в час по безлюдной в этот час автостраде среди пожелтевших от зноя холмов. Деревья, казалось, взывали к огнедышащему небу с мольбой о дожде.
На губах Бруно появилась жестокая улыбка, хорошо знакомая Кало.
– Пусть Омар Акмаль пока развлекается, – спокойно сказал Барон, словно разговор шел о погоде. – Это его право. Ведь он, считай, уже мертв.
Вот теперь Кало видел его прежним.
Под величественным небосводом показалась Пьяцца-Армерина, и он, радуясь и печалясь, вспомнил все светлые и темные события своего прошлого.
На этих землях бароны Монреале властвовали на протяжении столетий, и он, американец с Сицилии, мог бы с закрытыми глазами пройти по имению, разрезанному надвое ложем реки Дизуэри и простиравшемуся вплоть до долины Джелы. Много
Бронированный автомобиль промчался по главной улице, пустынной в это время дня, повернул направо и въехал в усыпанную галькой аллею, ведущую к дворцовому парку, окруженному высокой стеной. К зданию палаццо можно было подъехать через гигантские ворота кованого железа на высоких колоннах, увенчанных огромными каменными вазами в форме чаш, в которых благодаря усердию садовников рос пышный трилистник, тот самый, что венчал фамильный герб.
В стрекоте цикад и жужжании насекомых под беспощадным солнцем дворец казался покинутым людьми, однако прибытие Барона было замечено, теперь уже сотня глаз следила за его благополучием. Бруно вновь увидел агавы, олеандры, миртовые изгороди и барочный фонтан, вода в котором била множеством мелких струек, веками напевавших одну и ту же нежную песенку. Он вдохнул исходившие из чащи сада приглушенные, едва определимые ароматы и почувствовал себя в безопасности. Когда тяжелые кованые ворота закрылись за его спиной, он с облегчением перевел дух.
Война началась. Палаццо баронов Сайева стало штаб-квартирой, откуда Бруно должен был перейти в контратаку. Он вышел из машины и упругим уверенным шагом поднялся по шести каменным ступеням в большой вестибюль, откуда через дубовые двери можно было попасть в салоны первого этажа и на лестницу, ведущую наверх. Кало понимающе улыбнулся ему, словно говоря: «Вот видишь, я доставил тебя домой!» Прикосновение к родным корням вселяло силу в них обоих.
– Предупреди наших гостей, что я жду их через полчаса в кабинете дедушки, – сказал Барон, оглядываясь по сторонам. Оба телохранителя исчезли. Он поднялся в спальню, когда-то принадлежавшую деду.
Закрыв за собой массивную дверь, Бруно прислонился спиной к ее старинному дереву, закрыл глаза и всей грудью вдохнул приятный и свежий запах громадной спальни, словно созданной, чтобы вместить бурные страсти и высокие мысли.
У противоположной стены помещалось грандиозное ложе: темное, массивное, с четырьмя витыми колоннами, поддерживающими тяжелый балдахин.
Стены и потолок были богато украшены золоченой лепниной с элегантными завитками, типичными для стиля барокко. Время окрасило их в красный цвет.
Бруно пересек спальню, направляясь к внутренней двери, обитой темной парчой и почти сливавшейся со стеной, нажал скрытую пружину, и дверь открылась. Он вошел в ванную, переделанную дедом в 1920 году и с тех пор не менявшуюся. Ванну из светло-зеленого оникса поддерживали два белых эмалевых лебедя с позолоченными клювами. Раковина тоже была выточена из оникса, краны в форме маленьких лебедей выпускали воду из клювов. Стены и пол были украшены мозаичным орнаментом из озерных водорослей и цветов лотоса. В цветовой гамме господствовал золотой тон.