Женщины его жизни
Шрифт:
– Можем считать предварительный раунд оконченным? – спросил Бруно, подходя к письменному столу.
– Разумеется. – Кламмер вроде бы успокоился и был готов к обсуждению главной проблемы, приведшей их всех сюда, в Пьяцца-Армерину.
Паоло Бранкати, маленький, худой, нервный, смуглый и темноволосый, взглянул на Барона близоруким взглядом из-за толстых стекол очков, а потом обнял его, не говоря ни слова.
Пока Бруно усаживался за письменный стол, вошел Кало, неся кувшин кофе со льдом. Поставив его на столик, чтобы каждый при желании мог обслужить себя сам, он выбрал себе место
– Все вы знаете о том, что случилось, – начал Бруно, – и знаете, что происходит. – Ему не приходилось прилагать усилий для подбора слов, свободно приходивших ему на ум. Вытащив сигарету из настольного хрустального ящичка, он закурил. – Но есть еще два обстоятельства, о которых вы не знаете.
– Непредсказуемый Барон, – саркастически заметил Кламмер. Стоя у громадного окна с прикрытыми ставнями, через которые в полутемную комнату скупо сочился свет, он тщетно пытался обмахиваться носовым платком.
Бруно напрягся, и в его голосе зазвучали металлические нотки.
– Маари, – продолжал он, не сводя с Кламмера стального взгляда, – дочь князя Асквинды, убитая по трагической случайности, была моей женой.
Кламмер опустил глаза и до крови прикусил нижнюю губу. Бруно сделал паузу, чтобы дать всем троим время оправиться от шока.
– Тебе нужны извинения? – пробормотал Кламмер.
– Если бы от них был хоть какой-то прок. – В его спокойствии было что-то жуткое; на это прежде всего обратил внимание Бранкати, находившийся в самом глупом положении из всех троих: ведь он оказался не в курсе событий, происходивших прямо у него перед носом. В оправдание себе он признал, что Бруно способен провести кого угодно.
Солнце, проникавшее сквозь закрытые жалюзи, разукрасило золотыми полосами верхнюю часть книжного шкафа.
– У меня там остался сын, – объявил Бруно, опуская глаза, затуманенные выражением глубокой печали. – Его зовут Санни. Ему восемь лет. Он будет наследником Асквинды.
Хашетт представил себе Мартина, своего младшего сына, ровесника Санни, затерянным на краю земли, в карликовой стране, которую столько гигантов жаждали задушить в объятиях.
– Это ужасно, – сказал он.
– Давайте продолжим, – деловито предложил Вернер Кламмер. Он твердо знал, что всякие охи-вздохи ни к чему хорошему не приводят. Как старый полковой конь, заслышавший звук горна, вашингтонский забияка рвался в бой. В своей области он всегда был первым.
Бруно обвел всех значительным взглядом.
– Мы должны решить вопрос о выживании Бурхваны как независимого государства, потому что с ней связано будущее моего сына и его народа.
Кламмер взглянул на громадные напольные часы с маятником и сравнил время с тем, что показывал его карманный хронометр-луковица. Одни из двух врали.
– А конкретно? – спросил он, наполняя большой стакан ледяным кофе.
– Асквинда тяжело болен, – продолжал Бруно. – Его может не стать в любую минуту. Он держится только отчаянным усилием воли. Если он умрет, в стране начнется хаос. Нужно принять действенные меры, чтобы преодолеть кризис.
– В настоящий момент, – Кламмер решил вернуть его на почву реальности, – только «Ай-Би-Би» в состоянии открыть каналы финансирования, но совет директоров
– Мы все в курсе, умерь свое красноречие, – сурово заговорил Бранкати. – Надо действовать. На карту поставлены будущее сына Бруно, его собственная репутация, его состояние.
– На эмоциях стратегию не построишь, – ответил Кламмер, – и войну не выиграешь.
Кало слушал важных людей, пытавшихся ухватить кончик нити в немыслимо запутанном клубке. Пока прославленный американский юрист, представитель транснациональной корпорации, лучший адвокат города и крупнейший финансист продолжали карабкаться по отвесной ледяной стене, он сидел, откинувшись на спинку необъятного дивана, жевал по привычке корень лакрицы и обдумывал свой собственный план, привлекавший его ясностью и простотой.
Слова раздавались вокруг Кало как сонное жужжание, а в его мозгу все яснее вырисовывался простейший план, казавшийся ему многообещающим и предпочтительным именно благодаря своей простоте.
Он вспомнил древнейшее искусное приспособление для ловли тунца, так называемую «тоннару», ловушку в виде лабиринта из сетей, изобретенную, вероятно, еще во времена финикийцев. Она состояла из вертикальной сети, натянутой перпендикулярно берегу, и целой системы сообщающихся между собой отсеков или камер, ведущих в центральный садок, куда рыбы попадали через входное отверстие.
Возможно, решение проблемы следовало искать именно в действенной и страшной конструкции тоннары. Весь вопрос в том, где найти опытных рыбаков-загонщиков, способных заманить тунцов в «форатико» и подвести их через лабиринт к центральному садку, к камере смерти. Он сам пронзит гарпуном Омара Акмаля, как акулу, попавшую в западню.
Первое заседание окончилось безрезультатно, и, когда гости встали, собираясь идти на обед, Кало отвел Бруно в сторону.
– Думаю, выход есть, – сказал он на сицилийском диалекте.
Барон удивленно и благодарно улыбнулся ему. За все эти черные дни он впервые услышал хорошую новость.
Все собрались вокруг большого прямоугольного стола с основанием из цельного ствола на скульптурной подставке, украшенной изображением купидонов и мифологических героев, несущихся в воздушном танце и поддерживающих рог изобилия, из которого на завитушки позолоченной деревянной резьбы извергался целый водопад зеленых кварцевых листочков клевера-трилистника.
На столе больше не было камчатной скатерти, расшитой монограммой баронов Сайева ди Монреале. Драгоценное полотно было заменено практичной клеенкой, а фарфор из Каподимонте, с росписью в розовых и бледно-зеленых тонах, уступил место современному сервизу.
Осталось, подобно семейному тотему, лишь центральное украшение стола: продолговатая и низкая серебряная ваза, наполненная цветущим клевером. И не было больше вдохновенного монсу, красочно описывающего царственное меню. Запеканки из макаронного теста с грибами, куриные потроха под бешамелью, паштет из голубей по-королевски, телятина «Империаль», экзотический луковый соус и нежный крем «Шантильи», не выдержав последних достижений современной диетологии, пали жертвой рационализма в приготовлении пищи и отошли в область преданий.