Женщины у колодца
Шрифт:
Оливер подождал, пока ему можно будет вставить слово. Что это за новость, которую он хотел сообщить? Ионсен стал консулом вдвойне? Это уже известно. Но Оливер внезапно обратился к Петре.
— Говорят, что у Ионсена соберётся большое общество, — сказал он.
От времени до времени он передавал ей, что её помощь нужна в доме консула. Госпожа Ионсен говорила это, намекал об этом и Шельдруп, а также и сам консул иногда находил для неё порою работу. Впрочем, ничего подобного не было сказано Оливеру. Он не так понял, или просто выдумал! Но всякий раз Петра, услышав это, надевала своё воскресное платье и уходила. Никому это не
— Разве у них будут гости? — спросила она Оливера.
— Вероятно, раз он сделался консулом вдвойне. Ты это узнаешь, конечно.
— В таком случае, я должна идти помогать им?
— Разумеется. Может быть даже, ты должна пойти туда сегодня вечером и вымыть контору. Я хорошо не расслышал.
Петра ушла. Бабушка осталась у детей, и комната постепенно опустела. Оливер украдкой последовал за женой и ревниво наблюдал, идёт ли она прямо к консульскому дому. Но Петра уже привыкла к его подсматриванию и знала, что он подстерегает её на каждом углу. Во избежание ссоры, она идёт прямо, не уклоняясь ни в какую сторону.
XII
Годы проходили. Фиа Ионсен выросла. Она была теперь почти одного роста с матерью, с тёмными глазами и бледным личиком, но она была хорошенькая. Жители города обладали ведь хорошей памятью и помнили, когда она родилась. Да, они помнили это, а также вспоминали, как она была одета во время конфирмации! Женщины у колодца часто и теперь разговаривали об этом. Не худо быть Фией Ионсен!
Брат Фии, Шельдруп, ездил учиться в разные страны. Жители города иной раз совершенно теряли его из вида. Но Фиа оставалась дома. Она училась танцевать, играть на рояли и недурно рисовала. Сначала она училась рисованию в школе и брала отдельные уроки у учителя, но затем она побывала в больших городах и столицах и там развила свой талант. Она смеялась над своими прежними рисунками, хотя отец её с гордостью показывал всем гостям разрисованные ею тарелки, украшавшие стены столовой в его доме.
Фиа была ещё очень молода, но на неё жалко было смотреть, так она была худа. Конечно, она питалась хорошо, но мускулы у неё совсем не были развиты, она не упражняла их. Какую же работу она могла исполнять? Ей не нужно было иметь какую-нибудь профессию в жизни, её талант был бесполезен. Её жизнь была бессодержательна.
— Ей надо какую-нибудь настоящую работу, — говорил доктор.
Он повторял это в течение многих лет и раздражал этим родителей. Работу? Какую же работу должна исполнять их дочь?
— Может быть, она должна сделаться прислугой? — насмешливо спрашивал консул.
— На это она не годится, — отвечал доктор.
— Даже и на это не годится?
— Нет. Но снимите у неё из ушей брильянтовые серьги, и пусть она работает в саду.
— Для этого у меня существуют учёные садовники.
Бедненькая Фиа всё же постоянно занята. Она работает очень усердно для того, чтобы устроить выставку своих рисунков.
— Ах, Боже мой, — вздохнул доктор.
Оба сидели в конторе двойного консульства и консул не мог поэтому предоставить доктору идти своей дорогой и не разговаривать с ним.
— Моя дочь ведь не мешает вам своим искусством, — заметил консул. — Между тем многие критики одобрительно отзывались об её таланте.
— Знаем мы это! Но на что девочке, чёрт возьми, её искусство, если она больна и слаба?
— Это пройдёт, когда она вырастет.
— Ну, это неизвестно.
Удивительно, как это консул выносил такие речи доктора, и ни разу все эти годы не указал ему на дверь! Правда, доктор пользовался огромным уважением в городе, но разве можно было это сравнить с тем почтением, которое оказывалось консулу всеми гражданами? Да, в самом деле, это было загадкой, что доктор мог столь смело разговаривать с такой важной особой, как консул! И как раз теперь консул имел ещё меньше оснований выносить дерзкие речи доктора и сдерживать своё раздражение. Однако, он сказал только:
— Мы, родители, надеемся, что Провидение окажется более милостивым к нашей Фие, чем вы, господин доктор. Не хотите ли сигару? — предложил он.
— Охотно, когда буду уходить. Если вы примете меры относительно Фии, то вам не нужно будет непременно рассчитывать на милость Провидения. Не следует ли выдать её замуж?
— Может быть, она и для этого не годится!
— Мужчина женится для того, чтобы иметь жену, а не художницу!
Консул рассмеялся.
— Ну, в таком случае она может позднее приобрести качества, необходимые для замужней женщины. Времени ещё много впереди. Теперь же она занимается пока искусством.
— Предположим, что она не могла бы доставить себе подобное удовольствие, — возразил доктор. — Она была бы вынуждена тогда развивать у себя качества, нужные для женщины. И предположим, что она не в состоянии была бы приобрести их?
Консул снова улыбнулся и сказал: .
— Тогда уж вам придётся заботиться о ней!
— Но вы слышите, я ведь говорю условно!
Навязчивость доктора была просто невыносима и если бы консул знал, почему он так невыносим сегодня, то, пожалуй, всё-таки указал бы ему на дверь.
Ах, новое брильянтовое кольцо, которое получила Фиа, это оно не давало покоя докторше! Зачем оно такому ребёнку? В сущности, Фиа должна бы ходить ещё в коротеньких юбочках! А кольцо это давно уже наметила себе докторша. Всё это, вместе взятое, было так печально. Жизнь так мало доставляла радостей...
Но консул ничего не знал о той глухой борьбе, которая не прекращалась между его женой и докторшей. Слова доктора всё же подействовали на него и он призадумался. Он любил Фию и всегда был готов угодить ей. Жизнь её в больших городах стоила ему очень дорого, но ведь это было необходимо для её дальнейшего образования, и он не хотел стеснять её для того, чтобы она не стыдилась перед своими новыми знакомыми и друзьями. Фиа, по своей доброте, стала покупать картины у других художников, но тут отец счёл уже нужным вмешаться, так как издержки сразу увеличились. Ведь его денежный шкаф вовсе не был так уж неистощим!
Фиа покорилась и сократила свои расходы. Она относилась к людям немного свысока, в особенности когда находилась среди чужих, Тогда она охотно давала понять, что происходит из высококультурной семьи и отец её миллионер. Если она опаздывала на почтовый пароход, то порой обращалась к окружающим со слезами: «Ах, если бы тут был наш собственный пароход!». Но у парохода, носящего её имя, было другое дело и он существовал не для одной только перевозки дочери своего владельца. Впрочем, и пароход-то этот уже никуда не годился, делая не более восьми миль в час и принося доходу не более пяти процентов, а иногда даже два процента убытка. И как раз теперь он ещё раз принёс убыток.