Женщины времен июльской монархии
Шрифт:
Вот несколько примеров этой эмфатической и претенциозной литературы, которая отныне определяла стиль и наших парламентариев, и наших рекламных агентов:
«Граждане!
Вдохновленный нашими искренними патриотами, я хочу предложить Отечеству свой ум, свое сердце и свою руку! Окажусь ли я достоин ваших голосов? Вам решать.
Но в любом случае знайте, что никогда из моих уст не вырвется ничего, кроме возгласа «Да здравствует Республика!»
Луи Лангоманзино.
Любопытно, какой была бы реакция этого смельчака, если бы ему наступили, например, на ногу. Был бы он и тогда избран…
Все способы годились для привлечения голосов избирателей. Некоторые кандидаты, желая разжалобить их, писали недрогнувшей рукой: «Граждане! Я внебрачный сын Отечества…» Или еще: «Я всей душой предан Революции, моей кормилице!»
Находились среди них и лжесмиренные:
«Я приму покорно и с крайним сомнением в самом себе этот беспокойный и высочайший мандат, которым вы меня удостоите…»
Что и говорить, таких людей ничто не останавливало. Чтобы обеспечить себе голоса верующих, чей республиканизм пока еще не окреп, кое-кто додумался объявить, что Республика 1848 года искупила первородный грех…
Были и такие, что самым необычным, но довольно решительным образом разрешали самые сложные теологические проблемы: «Франция! Будь достойна Парижа, отпусти народ на волю! Так угодно Богу, или Он не существует!..»
Все, кто принимал участие в тех февральских событиях хотя бы в роли зрителей, никогда этого не забудут;
те же, кому не повезло стать кандидатом или не хватило смелости, находили для себя довольно ловкий выход, как, например, Этьен Араго: «Для меня, — писал он, — перо превратилось в оружие, и я выстреливал из него какой-нибудь мыслью, точно из ружья…»
Некто Ж.-Б. Амио писал: «Перед Францией открывается эра свободы. Поприветствуем ее!.. Пусть с чувством благодарности люди склонят свои головы перед Всевышним и возденут к нему руки с готовностью отстоять права страны…»
Эта трудная и утомительная поза должна была явно оттолкнуть избирателей…
Некоторые кандидаты украшали себя довольно странными титулами. Вот первые строки одного избирательного плаката, вывешенного в 14-м округе:
«Жан Теодор Жуле, сын маляра, служившего у покойного императора, парижский домовладелец, сегодня способен продемонстрировать большее, чем когда бы то ни было, мужское превосходство…»
Увы, женщины в 1848 году не участвовали в голосовании, и бедняга скорее всего не был избран в Палату…
Еще один претендент в доказательство своих способностей представлять нацию сообщил, что служил «врачом душевнобольных в Бисетре»!
Его трудно было обвинить в демагогии…
Разумеется, рабочий и крестьянин имели право на особое внимание.
Некто г-н Ортолан «отдал свое сердце труженикам головы и рук»…
А один генерал совершенно серьезно писал: «Сельское хозяйство находится в упадке. И не стыдно ли Франции, что у нее существует департамент Ланд, который давно уже можно было переименовать в департамент Прерии?»
И, наконец, еще один писал: «Голосуйте за меня, земледельцы, овощеводы, виноградари, все, кто не хочет, чтобы началось землетрясение!»
Ну можно ли отказать в голосе человеку, который способен предотвратить землетрясения?
Несколько истых республиканцев не побоялись привести кое-какие устрашающие детали, чтобы раз и навсегда заклеймить старый режим: «Я прочел в Истории Франции, — писал некий жестянщик, выставлявший свою кандидатуру в 6-м округе, — что у одного сеньора на охоте сильно замерзли ноги; вернувшись домой, он захотел их согреть и для этого приказал вспороть живот одному из своих вассалов, куда и сунул потом ноги!..»
Но, несмотря на свой талант рассказчика, жестянщик не был избран в Палату.
Среди множества кандидатов были такие, чья фантазия просто поражала. Один из таких представлял Марсель, и программу его никак нельзя назвать банальной:
«Граждане! При системе Равенства и Братства я совсем недавно убедился, что все мужчины вовсе не равны.
Природа наделила меня благородными чувствами, высоким патриотизмом, большим сердцем, но маленьким ростом.
Я думал, что людей оценивают по их личным достоинствам, а не в сантиметрах роста.
А так как я вовсе не один страдаю от малого роста и изгоев вроде меня в Марселе немало, я предлагаю всем нам собраться в следующее воскресение в 10 часов утра на Плен Сен-Мишель и создать свою компанию. Мы докажем всему миру, что если природа создает маленьких мужчин, то маленькие мужчины способны совершать великие дела.
Республика найдет в нас своих верных защитников…»
Подписант не был избран, хотя в указанный день на встречу явилось огромное количество
невысоких мужчин.
Текст еще одного предвыборного плаката был обращен к двадцати двум тысячам глухонемых Франции:
«Вы нуждаетесь в говорящих друзьях. Если вам нужен голос, защищающий ваши интересы и оповещающий нацию о ваших нуждах, вашим голосом буду я…»
Этому добрейшему человеку не удалось, однако, быть услышанным глухонемыми, которые, если можно так выразиться, отдали свои голоса другим.
Гражданин Мюре, предтеча будущей автоматизации, писал:
«Главное не в том, чтобы организовать работу вообще, а в том, чтобы сделать эту работу легко выполнимой путем применения все большего числа машин. Надо, чтобы рабочих заменили дрессированные собаки и чтобы эти собаки охраняли фабрики».
Наконец, некий гражданин Дювивье так завершил свой длинный и экстравагантный панегирик коммунизму:
«Чтобы внедрить в жизнь наши доктрины и быть готовыми к их последствиям, нужны люди, которым меньше тридцати лет. Нравы тех, кому тридцать и больше, непоправимо испорчены прежним режимом, слишком закоснели, и вряд людям этого возраста удастся избавиться от привычек, ставших для них второй натурой. Всем им следует исчезнуть из общества, чтобы это последнее могло возродиться. Одним словом, следует уничтожить всех, кому тридцать и больше. Все, кому дороги наши принципы и кто всерьез печется об их торжестве, должны поддержать благородную инициативу, добровольно уйдя из жизни, по-философски пожертвовать собой ради возрождения мира и счастья всего человечества».