Женское счастье
Шрифт:
Справа, вдали, в отсветах закатного сиреневого багрянца простиралось необъятным разливом море, примолкшее, предсонное; слева, на востоке, под густой тенью наступающей темной южной ночи едва угадывались иззубрины гор; вверху, над ними, колеблющимся светом означились близкие созвездия; внизу, в прибрежной долине – раскиданы огни курортного поселка с яркими врезками рекламных вывесок; а ближе, на санаторной аллее, где, чередуясь с вихрастыми каштанами, горели фосфорические шарообразные фонари, гуляли разодетые люди, в основном – парами, и чаще всего – он и она.
Вере вдруг стало нестерпимо
Нет ничего осудительного, если бы она с кем-то провела вечер на скамейке у моря, или – в ресторане, выпила бы там хорошего вина, – это не повредило бы лечению. Да и если бы поцеловалась с кем-то – что тут такого? К тому же здешние кавалеры к ней «сватались», только она их распугала своей несговорчивостью. Правда, до уровня Виктора они не дотягивали, но все же, все же…
«О! нет, – мимолетно подумала Вера, – теперь-то бы она бегом побежала на свидание к своему давнему танцору Игорю… Но что теперь Игорь, теперь бы она…» – ей не хотелось договаривать, в чем-то признаваться, но уже все мысли сорвались с Игоря на Виктора…
Вера опять вспомнила его: светлый костюм, искристый треугольник галстука на черном шелке рубашки; его извинительные, зачаровывающие слова в кабине лифта. Тут же она представила его в ресторане – с Ларочкой.
Музыка, цветные огни над эстрадой, серебро на бутылках шампанского, а они танцуют. Вера даже услышала в себе музыку ресторанного ансамбля (ту, под которую она танцевала с Игорем) – лирическую пронзительность гитары. Вера стала немножечко Ларочкой и, осторожно прижавшись теперь уже к Виктору, некоторое время плыла с ним в медленном танце, ощущая запах его одеколона, уют его руки, шорох прикосновений…
«Но нет, нет! Все это для Ларочки, не для нее! Кстати, когда уезжает эта мартышка? Кажется, она приехала сюда раньше меня. У Серафимы Юрьевны надо спросить. Она-то наверняка знает… Боже! Вечер-то какой! А я одна, как монашка, как затворница. Как дура! Глупая дура!»
Серафима Юрьевна на пренебрежительно прозвучавший, нарочито взыскательный вопрос Веры: «Когда у них кончится этот курортный спектакль?» – отвечала с охотою и детально:
– В один день уезжают. Она, Малыш-то, приехала его пораньше, но отсюда отправляются вместе. Она с администрацией договорилась еще на несколько дней. Домой уже телеграмму отправила, что вернется с отсрочкой, – тут Серафима Юрьевна слегка возликовала. – Невестушка-то! Хи-хи. Написала жениху, что процедуры продлены. Хороши процедуры-то! А вчера они в ресторан ходили. Уж так он с ней танцевал, уж такую музыку для нее заказывал – все посетители только в их сторону и смотрели…
О ресторанных похождениях Виктора и Ларочки Вера слушала с непроницаемым видом, но это была притворная поза: как
– …Кутили они, значит, там кутили. А из ресторана он ее на руках вынес – и прямо в море. Купаться. Он в одежде, в костюме, и она в платье. Такую, говорят, купалку устроили, что Малыш-то и бусы потеряла. И смеялись на весь пляж…
Вера на миг представила, как Ларочку в выходном платье, расфуфыренную, с высокой прической, окунывают в море, – усмехнулась, подумала о том, что с его стороны это, по крайней мере, достойно того, чтобы оригинально и памятно повеселить женщину и публику.
Серафима Юрьевна приблизилась к Вере и, еще поумерив голос, спешила вычерпать себя до донышка:
– Мне известно, они каждый вечер ходят купаться нагишом. Туда, на дикий пляж, за последний сектор… Вот такие вот процедуры.
Сообщение о том, что Виктор и Ларочка уезжают из санатория в один день, Веру всерьез, крепко огорчило: у нее была маленькая надежда, ничуть не вероломная, а по-своему деликатная, скромная, – побыть с Виктором наедине хотя бы час, даже полчасика. Пусть он и такой-сякой, но он ведь для нее небезынтересен, да и слова, сказанные им при последней встрече, дурманили. Хотелось, чтобы для них нашлось продолжение.
Однако на пути стояла Ларочка – эта легкомысленная вертушка, – а может быть, и нелегкомысленная, а напротив – умная, расчетливая, хваткая женщина, на зависть и в назидание другим.
«Затворница» Ольга тоже ничему не удивлялась в поведении Ларочки.
– Ларочка здесь отдыхает, а отдых должен быть «полноценным». С мужем она еще наживется. Может, еще и слез нахлебается, а здесь…
На свой счет Ольга такого вольного поведения принять не могла, но насчет других размышляла открыто, просто: пусть люди делают, чего им хочется. Они сами себе жизнь выбирают и, если это не угнетает их, не противоречит внутреннему миру, – то и на здоровье.
– А ты сама разве так бы не хотела? – попробовала удостовериться Вера.
– Ой, что ты! Я бы и хотела, да так не смогла, – отвечала Ольга. Затем несколько помолчала, что-то как будто прикинула на тему о «легкомыслии некоторых здешних особ» и подтвердила: – Быть любимой, наверно, всегда неплохо… Да еще таким мужчиной… Конечно бы, я хотела… Но не создана… У каждого свои возможности, психология и здоровье. Да и кто меня на руки поднимет? Надорвется. Во мне больше восьмидесяти пяти…
– Да, ты уже рассказывала про бегемотов и цапель… – иронично и даже ехидно заметила Вера.
– Я говорила про лань, а не про цапель… – поправила ее безобидчивая Ольга и романтично вздохнула: – Мне остается только мечтать. Или в книжках вычитывать, – чуть зардевшись, рассуждала Ольга и немного жалась, ей хотелось вроде бы сделаться поменьше; так жмутся крупнотелые женщины при знакомстве с красивым мужчиной или перед объективом фотоаппарата, чтобы выглядеть чуточку помельче. – Пора идти. Скоро стемнеет. Здесь такие непроглядные ночи, хоть глаза выколи. Я темноты боюсь – жуть. Да еще эти кавказцы. Мне про них столько наговорили. Это я только на словах прыткая, а по жизни – всего пугаюсь…