Жены и дочери
Шрифт:
— Разве вы не знаете, как он потратил деньги? — спросила Молли.
— Нет, не знаю. И мне так больно об этом думать! Есть счета от портных, счета за переплет книг, за вино и картины — доходит до четырехсот — пятисот фунтов. И хотя его расходы чрезмерны… непостижимы для таких простых людей, как мы…, может быть, это всего лишь роскошь наших дней. Но деньги, за которые он не станет отчитываться… о них мы узнали от лондонских поверенных сквайра, которые выяснили, что некоторые люди с сомнительной репутацией интересовались порядком наследования поместья. О, Молли, хуже всего… я не знаю, как заставить себя рассказать вам… что
— Нет, я уверена, что нет. Только посмотрите, как он любит вас. Он всегда прежде всего думает о вас: он может не говорить об этом, но каждый это заметит. И, дорогая, дорогая миссис Хэмли, — сказала Молли, решив сказать все, что накопилось у нее на душе, раз уж ей предоставили слово, — вам не кажется, что было бы лучше не осуждать мистера Осборна Хэмли? Мы не знаем, что он делал с деньгами: он так добр, ведь так? Может, ему захотелось помочь каким-нибудь бедным людям — какому-нибудь торговцу, например, на которого давили кредиторы… какому-нибудь…
— Вы забываете, дорогая, — прервала ее миссис Хэмли, слабо улыбнувшись, услышав пылкое предположение девушки, и вздохнув в следующую минуту, — что все счета прислали торговцы, которые жаловались, что их деньги задерживают.
Молли на мгновение замешкалась, потом сказала:
— Думаю, их ему навязали. Я уверена, я слышала истории о молодых людях, которые становятся жертвами торговцев в больших городах.
— Вы просто прелесть, дитя мое, — сказала миссис Хэмли, успокоенная стойкой преданностью Молли, хоть та была неразумна и несведуща.
— А кроме того, — продолжила Молли, — кто-то, должно быть, плохо влияет на Осборна… я имею в виду мистера Осборна Хэмли… иногда я называю его Осборном, но я всегда думаю о нем, как о мистере Осборне…
— Неважно Молли, как вы его называете. Только продолжайте говорить. Кажется, мне идет на пользу ваше оптимистичное отношение. Сквайр был так обижен и недоволен: незнакомые мужчины приезжали к соседям, расспрашивали арендаторов и жаловались, что цены на строевой лес упали, словно они рассчитывали на смерть сквайра.
— Это то, о чем я говорила. Разве это не указывает, что они плохие люди? Станут ли плохие люди колебаться, чтобы навязаться ему, оболгать его имя и разорить его?
— Разве вы не видите, что только вы заметили что он скорее слаб, чем грешен?
— Да, возможно, и так. Но я не думаю, что он слабый. Вы сами знаете, дорогая миссис Хэмли, как он на самом деле умен. Кроме того, я бы охотнее предпочла, чтобы он был слабым, чем грешным. Слабые люди могут сразу оказаться сильными на небесах, когда вполне отчетливо видят вещи. Но я не думаю, что грешные тотчас обернутся добродетельными.
— Думаю, я была очень слабой, Молли, — сказала миссис Хэмли, нежно поглаживая кудряшки Молли. — Я сотворила такого кумира из моего прекрасного Осборна, а он оказался колоссом на глиняных ногах, недостаточно сильным, чтобы прочно стоять на земле.
Бедный сквайр тоже пребывал в унылом настроении — он был озлоблен против сына, беспокоился за жену, не знал, где немедленно собрать требуемую сумму денег, и был недоволен, что незнакомцы, не таясь, расспрашивают о стоимости его собственности. Он был зол и раздражался на каждого, кто подходил к нему, а затем огорчался на свой вспыльчивый характер и несправедливые слова. Старые слуги, которые, возможно, ловчили с ним в мелочах, терпеливо сносили его ругательства. Они с пониманием относились к его вспышкам гнева и знали о причинах его переменчивого настроения так же хорошо, как и он сам. Дворецкий, привыкший спорить со своим хозяином по поводу любого распоряжения, теперь за обедом заставлял Молли съесть какое-нибудь блюдо, от которого она отказывалась, и объяснял свое поведение так:
— Видите ли, мисс, мы с кухаркой затевали обед для того, чтобы соблазнить хозяина поесть, но когда вы говорите: «Нет, спасибо», когда я разношу блюда, хозяин так и не взглянет на него. Но если вы выбираете блюдо и едите его с удовольствием, он сначала ждет, затем смотрит, а со временем принюхивается и после этого выясняется, что он голоден, и он принимается есть, совсем об этом не задумываясь, так легко, как котенок мяукает. Вот в чем причина, мисс, когда я подталкиваю вас и подмигиваю, никто лучше меня не знает, что это плохие манеры.
Имя Осборна никогда не произносилось во время этих уединенных трапез. Сквайр задавал Молли вопросы о жителях Холлингфорда, но, казалось, не слишком слушал ее ответы. Обычно он каждый день спрашивал ее, что она думает о состоянии его жены, но если бы Молли сказала правду, что с каждым днем та становится все слабее и слабее, он бы почти разгневался на девушку. Он не мог этого вынести, и не вынес бы. Более того, однажды он чуть не прогнал мистера Гибсона, потому что тот настаивал на консультации с доктором Николсом, известным врачом в графстве.
— Бессмысленно думать, что она так больна… вы знаете, это только болезненность, которая была у нее долгие годы, и если вы не можете принести ей облегчение в таком простом случае… болей нет… только слабость и нервозность… это ведь простой случай? Не смотрите так, озадаченно, черт подери! Вам лучше совсем бросить ее лечить, я отвезу ее в Бат или Брайтон, или куда-нибудь еще сменить климат, на мой взгляд, это только хандра и нервозность.
Но на грубоватом, румяном лице сквайра было написано беспокойство и изнурение от попыток не слышать шагов судьбы.
Мистер Гибсон ответил очень тихо:
— Я буду заезжать и навещать ее, и я знаю, вы не запретите мои визиты. Но следующий раз, когда я приеду, я привезу с собой доктора Николса. Я могу ошибаться в своем лечении, и я молю Бога, чтобы он сказал мне, что я ошибаюсь в своих опасениях.
— Не говорите мне о них! Я не могу их слышать! — вскричал сквайр. — Конечно, мы все должны умереть, и она тоже должна. Но ни один самый умный доктор в Англии не сможет определить, сколько ей осталось. Думаю, я умру первым. Надеюсь, что умру. Но я ударю любого, кто скажет мне, что во мне сидит смерть. И, кроме того, я считаю, что все доктора несведущие шарлатаны, которые притворяются, что все знают. Да, вы можете смеяться надо мной. Мне все равно. Но пока вы не скажете мне, что я умру первым, ни вы, ни доктор Николс не будете пророчествовать и накликать беду в этом доме.