Жены и дочери
Шрифт:
Синтия была очень красивой, и настолько хорошо об этом знала, что это ничуть ее не волновало — ни один красивый человек не придавал так мало значения собственной красоте. Молли могла бы бесконечно смотреть, как ее сестра двигается по комнате свободной, величественной походкой какого-то дикого животного из леса, двигается словно под непрерывную музыку. Ее платье, хотя нам оно могло бы показаться некрасивым и безобразным, шло ей к лицу и фигуре, а его фасон был свидетельством ее изящного вкуса. Оно не было чересчур дорогим и пережило несколько переделок. Миссис Гибсон притворилась, что шокирована тем, что у Синтии всего четыре платья, когда она могла бы обеспечить себе запас и привезти много полезных французских выкроек, если бы только терпеливо подождала ответа матери на свое письмо.
Изо дня в день эти легкомысленные занятия нарушались новостями, которые привозил мистер Гибсон о приближающейся смерти миссис Хэмли. Очень часто Молли, сидя рядом с Синтией в окружении лент, проволоки и сетки, слушала эти сводки как звон похоронного колокола на свадебном пиру. Ее отец страдал вместе с ней. Для него это тоже была потеря близкого друга, но он был настолько привычен к смерти, что она казалась ему естественным концом всех человеческих существ. Для Молли смерть той, которую она так хорошо знала и так сильно любила, стала источником печали и уныния. Она ненавидела всю эту мелкую суету, которая ее окружала, и охотнее бродила бы в морозном саду или прохаживалась по тропинке, защищенной и скрытой вечнозелеными растениями.
В конце концов — прошло не так много времени, не больше двух недель с тех пор, как Молли уехала из поместья — все было кончено. Миссис Хэмли ушла из жизни так же постепенно, как она утрачивала сознание и свое место в этом мире. Тихие волны сомкнулись над ней, и в этом мире для нее больше не стало места.
— Все они шлют тебе добрые пожелания, Молли, — сказал ей отец. — Роджер Хэмли сказал, ему известно, что ты чувствуешь.
Мистер Гибсон приехал очень поздно и в одиночестве ужинал в столовой. Молли сидела рядом с ним, чтобы составить ему компанию. Синтия с матерью были наверху. Последняя примеряла головной убор, который Синтия сделала для нее.
Молли осталась внизу и после того, как отец снова уехал на вечерний объезд своих городских пациентов. Огонь в камине едва горел, свечи почти потухли. Синтия тихо вошла в комнату и, взяв безжизненно повисшую руку Молли, села у ее ног на коврик, растирая похолодевшие пальцы сестры, не произнося ни слова. Нежные поглаживания растопили слезы, тягостно давившие на сердце Молли, и они покатились по ее щекам.
— Ты, верно, ее очень любила, Молли?
— Да, — всхлипнула Молли, и снова наступила тишина.
— Ты давно знала ее?
— Не очень, не больше года. Но я много виделась с ней. Я стала ей почти как дочь, так она говорила. И все же я так и не попрощалась с ней. Ее сознание было слабым и запутанным.
— Я полагаю, у нее были только сыновья?
— Да, только мистер Осборн и мистер Роджер Хэмли. Когда-то у нее была дочь… Фанни. Иногда во время болезни она называла меня «Фанни».
Обе девушки помолчали какое-то время, смотря на огонь. Синтия заговорила первой:
— Если бы я могла так же любить людей, как ты, Молли!
— А разве нет? — спросила та удивленно.
— Нет. Я думаю, большинство людей любит меня, или, по крайней мере, они думают, что любят. Но кажется, меня никто из них не заботит. Я знаю, что люблю тебя, малышка Молли, больше, чем кого бы то ни было, хотя знаю тебя всего десять дней.
— Больше, чем свою маму? — спросила Молли в полном изумлении.
— Да, больше чем свою маму! — ответила Синтия, слегка улыбнувшись. — Кажется, это звучит ужасно, но это так. Не осуждай меня. Я не думаю, что любовь к матери дается от природы; и вспомни, сколько времени я провела вдали от своей матери. Я любила своего отца, если хочешь знать, — она помолчала — но он умер, когда я была маленькой девочкой, и никто не верит, что я его помню. Я слышала, как мама говорила гостье спустя две недели после его похорон: «О, нет, Синтия слишком мала; она почти забыла его»… а я кусала губы, чтобы не расплакаться. «Папа! Папа! Разве я забыла тебя?» Но это было бесполезно. Потом мама ушла в гувернантки; она ничего не могла поделать, бедняжка! Но она не слишком волновалась, расставаясь со мной. Смею сказать, я доставляла беспокойство. Поэтому в четыре года меня отослали в школу. Сначала одна школа, потом другая, а на каникулах мама уезжала гостить в богатые дома, а я обычно оставалась со школьными учительницами. Однажды я поехала в Тауэрс, и мама меня постоянно отчитывала, я была очень непослушной. Я больше никогда туда не ездила и была очень этому рада, это было ужасное место.
— Так и было, — сказала Молли, вспоминая собственный несчастный день, проведенный там.
— А однажды я поехала в Лондон, погостить у моего дяди Киркпатрика. Он — юрист и теперь процветает, но тогда он был достаточно беден, и у него было шесть или семь детей. Стояла зима, и мы были все заперты в маленьком домике на Доти-стрит. Но, тем не менее, это было не такое плохое время.
— Но потом ты жила со своей матерью, когда она начала преподавать в школе в Эшкоме. Мистер Престон рассказывал мне об этом, когда я гостила в тот день в особняке.
— Что он рассказал тебе? — спросила Синтия почти настойчиво.
— Ничего, только это. Ах, да! Он восхвалял твою красоту и хотел, чтобы я передала тебе, что он сказал.
— Я бы возненавидела тебя, если бы ты это сделала, — сказала Синтия.
— Разумеется, я и не думала делать ничего подобного, — ответила Молли. — Он мне не понравился, а леди Харриет на следующий день говорила с ним, словно он человек, который не должен нравиться.
Синтия молчала. Наконец, она сказала:
— Если бы я была хорошей!
— Как и я, — просто сказала Молли. Она снова подумала о миссис Хэмли…
…Но справедливые дела Благоухают так, Что им, бессмертным, видимо, Не страшен смертный мрак. [52]… и «доброта» тогда казалась ей единственной постоянной вещью в мире.
— Чепуха, Молли! Ты хорошая. По крайней мере, если ты не хорошая, то какая тогда я? Но бесполезно об этом говорить. Я не хорошая, и никогда не буду такой. Возможно, я могла бы все еще стать героиней, но я никогда не буду хорошей женщиной, я знаю.
52
Заключительный куплет песни из «Спора Аякса и Улисса» Джеймса Ширли (1596–1666), пер. Я. Фельдмана.
— Ты думаешь, легче быть героиней?
— Да, насколько мне известны героини из истории. Я способна на порыв, но неизменная, ежедневная доброта не для меня. Я, должно быть, нравственное кенгуру!
Молли не могла следовать за ходом мыслей Синтии, ей не удавалось отвлечься от раздумий о семье Хэмли.
— Как бы мне хотелось увидеть их всех! И все же никто ничего не может поделать в таком случае! Папа говорит, что похороны состоятся во вторник, и что после этого Роджер Хэмли должен вернуться в Кэмбридж. Как будто ничего не случилось! Интересно, как сквайр и мистер Осборн Хэмли поладят?