Шрифт:
Приглашение в лабиринт
Стиль написания Мироном Изаксоном этого романа можно называть минималистским, сюрреалистическим, символическим, но он достаточно искусно выставляет себя внешне под обличьем обычного реализма.
Напряжение усиливается с возникновением каждой новой в ходе романа выдумки, вымысла, сложно открывающейся эмоции, сметливости авторского глаза, подающего детали, не перестающие удивлять читателя.
Автор ведет своих героев и читателей в абсолютно иллюзорный, тесный, демонстративно необоснованный мир, декорации которого строятся и рушатся в один и тот же миг. Ощущение подобно тому, когда
На определенном этапе читатель начинает понимать игру автора. Более того, читатель, испытывающий в начале некое недоумение, теперь может свободно, расслабившись, располагаться в кресле с этим романом и полагаться на создаваемый автором необычный в обычной реальности мир. В нем автор позволяет себе вводить в дом двух жен, капризного богача Натана, от которого неизвестно что можно ожидать, служащего ему религиозного Меира, и даже тигра, так вот, просто, для умножения возможных вариантов действия.
После смерти первой жены Натана Рины сравнительно четкое разделение семей Натана с сыновьями, Меира с женой Рахелью и сыном Яроном начинает терять границы. Все они, приняв в свою среду новую жену Натана Дану, соединяются в одну психологическую систему взаимоотношений, включающую две семьи, систему, которая исследуется автором, как некая замена обычной семье, ее духовной устойчивости. В мире, который строит Изаксон, нет почти внешней реальности вокруг микрокосмоса героев. Редкие фрагменты этой реальности передаются через героев, живущих то в общих домах, то меняющихся домами, то открывающих или закрывающих части этих домов. Изаксон создает ощущение некого муравьиного фаланстера, который словно бы выпадает из законов природы, выработанных в течение многих поколений.
И все же, с приближением конца романа, выясняется, что многие годы Натан, по сути, коллекционер-фанатик, охотится за старинным манускриптом четырнадцатого века – дневником короля Франции, томящегося в английском плену. Для того, чтобы соответствовать требованиям королевской комиссии Англии и добиться от нее передачи рукописи на хранение и изучение ему, Натану, он основывает партию, устраивает собственное банкротство, чтобы показать, как можно из него выбраться, использует наивность, чистоту души и даже нервную слабость товарища детства, человека религиозного – Меира. И тут все кажущиеся разрозненными события романа выстраиваются в единый сюжет, заверчиваясь воронкой от начала и до конца.
Меир, от имени которого ведется весь рассказ, личность удивительная по внутренней замкнутости, и в то же время неимоверной податливости ко всем требованиям окружающих, даже самым необычным. Но очень метко он характеризует свои взаимоотношения с богачом Натаном, по сути, другом детства: «Он напоминает мне человека, который сочинил новую мелодию и упрямо желает сыграть ее знакомому, который вообще музыку не любит».
В одном из интервью автор характеризует сюжет романа, как фантастически-кафкианский, в котором немало загадок, лабиринтов, темных мест и не видимого миру с первого взгляда юмора.
Касаясь особенностей литературного стиля Изаксона, выдающийся ивритский прозаик Аарон Аппефельд говорит: «Только то, что нам удается извлечь и как бы спасти из тьмы, таящейся в нас, и есть сама истина».
Следует отметить, что путевку в литературу молодому поэту и прозаику Мирону Изаксону дал классик ивритской литературы поэт Ури-Цви Гринберг.
Касаясь своей жизни и творчества, автор говорит, что порой замирает на краю хаоса, бездны. В такие минуты он ничего не принимает само собой понятным, даже семью и детей, хотя, конечно же, очень их любит, ни, тем более каких-то особых успехов, побед, любви. Все это кажется ему слишком требовательным, обязывающим, и потому, в общем-то, искажающим сущность человеческой личности.
Об этом, по сути, и представляемый читателю роман.
Нелегко объяснить скрытое волшебство этого романа особенно в критической статье, пишет известный израильский критик Лея Ниргад, которая признается, что влюбилась в эту книгу с первого взгляда, и это вовсе не в смысле, что любовь слепа.
В этом романе незаметно, но настойчиво скрыто идущее от начала до конца обещание раскрытия некой главной тайны жизни, которое и после поставленной в конце точки продолжает витать ностальгическим очарованием над читателем, разочарованным быстрым завершением книги, почти неожиданным обрывом длящегося текста.
Эфраим Баух
Рина
– 1 —
Рина хочет привести своему мужу еще одну жену. Нет, она вовсе не собирается покинуть дом или выгнать мужа. Только найти для него еще одну жену. «Наличие в доме двух жен открывает массу неожиданных возможностей» – услышал я как-то от нее. Обычно Натан не особенно торопится тут же принять сказанное Риной за истину в конечной инстанции, а оценивает ее идеи перед тем, как согласиться. Но в данном случае он готов принять план жены, быть может, потому что план этот видится ему увлекательным и даже захватывающим.
Слышал я и раньше о таких случаях, когда жена приводит в дом еще одну женщину, чтобы та обслуживала ее мужа и дала бы ей, первой жене, немного отдыха и покоя. Некоторые считают, что новая жена, в придачу к первой, может улучшить семейную жизнь. И вообще, в доме с двумя женами можно успеть переделать столько дел и обсудить столько проблем, что невозможно при наличии только одной жены. Само собой разумеется, что бывали случаи, когда первая жена приводила новую, чтобы та родила мужу ребенка, ибо первая не могла забеременеть. Об этих случаях повествуется в ТАНАХе – Священном Писании евреев. А то, что не прочитано в книге и не выучено нами, то не доступно нашему воображению.
И все же, инициатива Рины мне кажется весьма странной. Она ведь родила Натану двух сыновей. Чего бы ей, как говорится, не продолжить это благое дело? Но в офисе Натана я слышал, что Рина собирается ввести в дом «соперницу», чтобы обновить начинающую покрываться плесенью скуки их семейную жизнь. Трудно мне принять такое мнение. Вот жена моя Рахель только попросит о чем-нибудь, и я немедленно стараюсь выполнить ее желание. Но Натан по сравнению со мной человек жесткий, неуступчивый, прощения не просит и вовсе не старается радовать других. Он ощущает и вбирает в себя жизнь через ладони, которыми любит дирижировать концертом для четырех роялей или тянуть еду со стола прямо в рот, особенно большие ломти пирога или торта. Он педантично следит за тем, чтобы каждый клочок бумаги был аккуратно сложен вдвое или вчетверо, особенно бумажные салфетки. Он отращивает длинные ногти, всегда содержащиеся в чистоте, и в то же время сует их в маслянистую жидкость или в мясистую плоть банана.