Жены Натана
Шрифт:
Хаггай каждый раз приводит каких-то странных, на мой взгляд, специалистов лечить Рину. Она готова, чтобы ее обследовали все, кто этого желает, и, по-моему, не придерживается в полной мере какого-то одного лечения. Она теряет волосы и худоба ее ужасна. Но рассуждает, как обычно, спокойно и здраво. Вечером она говорит мне, что, быть может, это тигр заразил ее какой-то тяжкой африканской болезнью. «Но мне нельзя жаловаться, – продолжает она. – Ведь я сама привела этого зверя домой». Спрашиваю, известно ли ей, что с выпущенным из клетки тигром. Она шепотом отвечает, что ее это не интересует: «Можно положиться на Натана и Хаггая. Они прикрепили к зверю аппарат, чтобы следить за его передвижениями. Захотят, вернут его после моей смерти».
Кажется мне, Натан сумел поправить свои дела. Из отчетов, проходящих через мои руки, видно, насколько
– 33 —
Когда Рина умерла, я почувствовал себя ужасно. Не было между нами особой близости, но давно я не испытывал такой страшной дрожи. Узи утром вызвал нас из дому и сообщил, что ночью Рина умерла: «Но мы решили сообщить об этом утром. Знаешь, Меир, Натан возложил на меня всю ответственность, но не объяснил, что надо делать. Если что-то забуду, вся вина будет на мне».
Натан и Хаггай сидят в доме, и я вхожу к ним. Они разглядывают карту. Задают вопросы друг другу, как два ученика, хвастающиеся друг перед другом своими знаниями. «Сколько городов в мире стоят на реке?» «Назови мне людей искусства, которые родились и умерли в одной и той же стране?» «Какие места оккупировались наибольшее число раз?» «А теперь назови мне изобретателей и ученых, имена которых увековечены?» Натан в белой рубахе с короткими рукавами и брюках от костюма. Хаггай в шортах. «Мне бывает холодно только в области живота», – объяснил он однажды Рахели.
«Так вот. Она умерла, – говорит мне Натан. – Тяжело тому, кто остался. Она же просто умерла». Спрашиваю: «Где сыновья?» – «Они будут на похоронах. Останутся здесь еще несколько дней. А дальше посмотрим. Быть может, верну их в интернат, в Англию, может, поеду с ними». – «Слушай меня, – говорит Хаггай. – Не увози их отсюда. Они живут в этих ландшафтах и не так легко от них откажутся». – «Может быть», – отвечает Натан. Всегда от него веет приятным ароматом, но тело тяжело для него самого. Небольшое похудание не меняет дела. «Мы были женаты много лет. Она была достаточно хорошей женой. Ты ведь знаешь, со мной не всегда легко, но ей хотя бы всегда было со мной интересно».
Натан переходит в другое кресло, глаза его мокры. Узи торопится принести ему новые, только что присланные брошюры. «Сегодня я не принес из офиса текущие бумаги, но вот целый ряд сообщений о новых выставках и аукционах мебели и последних на них ценах». Натан благодарит его негромко, раскладывает перед собой брошюры и неожиданно обращается ко мне: «Что ты предпочитаешь, Меир, симфонии или концерты? Человек с такими комплексами, как у тебя, несомненно, любит стройность и гармонию всех инструментов». – «Не знаю, Натан. Трудно мне сейчас думать о музыке». – «Почему это? – удивляется Натан. – Узи, принеси новые записи, которые мы купили, чтобы Меир увидел, что творится вне его дома».
Приходят оба сына. Шломо в костюме и галстуке. Шахар в белой рубашке с короткими рукавами и брюках, тело его несколько тяжеловато, напоминает отца. Натан поправляет Шломо галстук, спрашивает, бреется ли он каждый день. Шломо краснеет и молчит. Шахар говорит, что и он начал бриться, спрашивает, сколько они еще будут находиться здесь, в селе. Натан отвечает, что этот вопрос еще будет обсуждаться. Шломо спрашивает отца, почему мама умерла, ему не говорили, что болезнь настолько тяжела, а ведь человек не умирает от обычной болезни. Натан пытается объяснить, но Хаггай прерывает его и предлагает ребятам пойти с ним покататься на лошадях, «пока все соберутся». Натан встает, смотрит на Хаггая, дает одну руку Шломо, вторую – Шахару, и выходит с ними в соседнюю комнату. Там они закрываются, чтобы никого не видеть. Я присаживаюсь и задумываюсь. Что мне делать с Рахелью? Продолжать ли работать для Натана? Почему у меня лишь один сын? С каких пор забросил я свою учебу? Почему почти перестал читать Священное Писание и делать заметки? Хаггай выглядывает в окно, начищает обувь, затем, как обычно, пьет воду из своей бутылки, рассматривает стену, быть может, в поисках плесени, и выходит. Не удивлюсь, если он идет проведать Рахель. Давно они не виделись, лишь переговаривались или писали друг другу письма.
– 34 —
На похоронах много народа. Пожалуй, я еще никогда не был в таком стечении людей. Тут все сотрудники Натана, клиенты, субподрядчики, друзья, компаньоны по разным делам, коллекционеры мебели, шахматисты. Ну, и само собой понятно, члены семьи. Рахель старается идти со мной. Я меняю шаг, и каждый раз обнаруживаю, что она не отстает.
Мы около могилы. Натан стоит на краю ямы, позади не перестающие плакать Шломо и Шахар. Дана гладит их по волосам и Узи все время предлагает им пить. Я не вижу Хаггая. Вероятно, облюбовал более удобное место наблюдения. Хазан распевает псалмы и читает фрагмент «Кто найдет мужественную женщину». Думаю, впервые, вот уже после смерти, произносятся эти строки в ее честь.
Дана достает из кармана своего пальто бумагу и подает ее Шломо. Он произносит слова прощания с матерью, дважды упоминая, что это от него, Шахара и отца. В толпе начинают вести посторонние разговоры, ведь многие здесь связаны работой, дружбой или даже мимолетным знакомством. Узи просит тишины, Шломо продолжает громко читать. Вспоминает два случая, когда мать спасла его и брата. Первый раз, когда он решил бежать из интерната в Англии, второй, когда Шахара положили в больницу, и мать от него отходила дни и ночи. Длинноты начинают, кажется мне, раздражать Натана, и он сердито поглядывает на Дану, которая этот текст написала, или боится, что сын прибавит что-либо от себя. Кончив читать, сын добавляет от себя: «Шахар и я очень тебя любим, мама. Я знаю, что будут разные проблемы, но теперь я сам займусь ими и разрешу их, как следует». По-моему, Натан потрясен. Узи начинает продвигаться в сторону Шломо, но тут и так все завершается.
Я и Рахель возвращаемся в наш дом. Непонятно, где будет Натан в ближайшие дни. Вообще-то, для меня очень странно, что Натан похоронил жену в селе, а не около дома в городе. Может, Рина этого просила. Чего мне опять, по старой привычке, влезать не в свои дела. Не удивительно, что я иногда пишу слова не по порядку букв. Начинаю со средней буквы, потом прибавляю к ней первую. Всегда есть некий фрагмент, который я должен завершить еще до того, как что-то начал.
Предлагаю Рахели не оставаться здесь на ночь. Предпочтительно вернуться домой в город. Когда-то я убеждал ее по-другому, стараясь не говорить «вернемся как можно быстрей», чтобы подчеркнуть недостаток времени. Но теперь я могу более свободно разговаривать с нею. Рахель соглашается, если так для меня важно, но думает, что лучше остаться еще на пару ночей. «Побудем еще три дня. Это более подходит с нашей стороны в отношении Натана. И вообще не помешает побыть еще немного на природе и свежем воздухе». Мы остаемся, спим в одной постели после долгого перерыва. Рахель обнимает меня, но остается в грубой ночной рубашке. Я тоже оставался одетым и, конечно, мне было трудно уснуть в таком положении.
Мы посещаем Натана утром и после обеда. Не ясно мне, молятся ли в доме, но я не собираюсь это выяснять. Вечером прощаемся с Натаном и его домом, в котором полно сотрудников и других людей. Несколько секретарш фирмы обслуживают присутствующих, угощая их сладостями и питьем. Натан сидит на стуле, говорит, дремлет, читает газету. Шломо заперся в своей комнате, а Шахар не отстает от Даны. Он помогает ей во всем и радуется исполнить любую ее просьбу.
Мы торопимся с Рахелью уложить все вещи в машину. Меня не покидает ощущение слабости, но Рахель приготовила фрукты на дорогу. С нами Ярон. Всю дорогу мы поем песни, включая некоторые, написанные на стихи из Священного Писания. Впервые вижу Рахель в тонких светлых брюках. «Если не будешь надо мной смеяться, скажу, что облик твой мне нравится». – «Ну, скажи, скажи, снова ты по-старому, и говоришь и молчишь одновременно». – «Хотел лишь сказать, что мы были частью друг друга». – «Частью? – смеется и краснеет Рахель. – Какое это имеет отношение к сказанному?» – «Знаешь, когда слишком большая влажность, ничто не может соединиться. Вещи скользят одна по другой и уплывают. Даже слишком гладкое тело не может встретиться и остаться с другим телом». Рахель смотрит на меня давно забытым взглядом, со времен знакомства, когда ее воспламеняло мое воображение. Затем отводит от меня взгляд и погружается в дремоту, просыпается в страхе, не веду ли слишком быстро машину, открывает сумку, извлекает и проглядывает письма. Ярон помалкивает и дремлет на заднем сидении.