Жеребята
Шрифт:
Луцэ что-то сказал Зарэо, и тот обнял сына, удерживая его руки, а Иллээ прижал ноги юноши. Раогай села рядом с братом, поднеся к его рту свою ладонь.
Луцэ быстро вложил стебель травы ораэг в зловонную рану - и тогда Раогаэ открыл глаза и разжал зубы - на ладони Раогай остался кровавый след.
– О, не надо больше этого делать со мной, умоляю, - прошептал Раогаэ.
– Пожалуйста, не надо...
– А мы и не будем. Это всё, мой малыш, - сказал ему Луцэ, глядя Раогаэ по голове.
– Еще немного порошка на рану, но это
Он щедро посыпал рану порошком.
– Теперь пить нельзя до рассвета, - строго сказал он.
– До рассвета?
– переспросили в один голос Зарэо, Раогай и Раогаэ.
– Разве я доживу до восхода солнца?
– прибавил сын воеводы тихо, так, что скорее можно было прочесть его слова по губам, чем их услышать.
– Мы будем ждать и надеяться, - твердо произнес маленький человек.
Тогда Раогай села рядом с перестеленной постелью брата, и положила его огненно-рыжую голову на свои колени, а Зарэо, Иллээ и Луцэ тихо вышли из шатра.
Раогаэ долго молчал. Раогай понимала, что он боится застонать, если заговорит.
– Очень больно?
– с пониманием спросила она.
– Глупая рана... глупая перестрелка...
– прерывисто вздохнул ее брат. - Как же я не заметил этого недомерка-фроуэрца... По правде сказать, когда вошел этот странный лекарь-коротышка, ли-шо-Луцэ, я, было, подумал, что это тот фроуэрец... но нет - того фроуэрца сразил мечом Иллээ...
Раогаэ устало вздохнул.
– Какое горькое лекарство... Дай мне глоток воды, - потребовал он, и добавил: - Теперь уже все равно.
Когда Раогай дала ему напиться, Раогаэ благодарно улыбнулся.
– Мне несколько раз грезилось, будто Огаэ едет по заснеженной степи рядом с Великим Табунщиком... Он же погиб в буран, Огаэ...
– уже засыпая, шептал Раогаэ.
– Сестра моя! Наверняка я не проснусь больше... прощай...
И все погрузилось в тишину. Осенняя ночь накрыла собою шатер и прокралась во все незанавешенные щели.
Раогай подкинула ветвей в огонь и вздрогнула - кто-то обнял ее за плечи.
– Аирэи, - угадала она и слезы потекли по ее щекам. Белогорец стоял перед нею, склонив голову.
– Я ухожу к "орлам гор", к ли-шо-Йоллэ, - произнес он.
– Я буду убеждать их выступить на стороне Зарэо.
– Я больше никогда не увижу тебя, - сказала дочь воеводы.
– И ты не увидишь своего ребенка.
– Никто не знает, что уготовал нам всем Всесветлый, - негромко произнес Аирэи.
– Ты слышишь далекий шум из глубин земли? Подземные воды клокочут, поднимаясь вверх. Приложи ухо к земле - и ты услышишь их далекий рокот.
– Я люблю тебя, белогорец, - произнесла Раогай.
– Я люблю тебя, Раогай, дочь Зарэо, - отвечал он.
– Я хочу, чтобы ты знала, и рассказала моему сыну о том, что, когда сын Запада, бог болот Эррэ, являлся мне до моих посвящений в Белых горах и предлагал служить ему. Я отказался, и больше он не являлся. Я хочу, чтобы мои дети знали, что я отказался
– Я обещаю любить Огаэ, как я люблю Раогаэ, - произнесла Раогай.
– Он будет мне младшим братом... единственным братом, если...
– Подожди оплакивать Раогаэ - он уснул, а это добрый знак, - сказал белогорец, - всматриваясь в разгладившиеся черты лица юноши.
– Да, я буду ждать, - сказала Раогай, - и было непонятно, о ком она говорит - о брате или белогорце.
– Скажи мне, - добавила она, - отчего у тебя темные волосы? Я забывала тебя спросить... Ведь раньше, когда ты был жрецом, они были белыми.
– У меня всегда были темные волосы, Раогай. Когда я стал жрецом, я выбелил их по древней традиции. Это у Игэа они светлый от природы. И он - более достойный белогорец, чем я, о Раогай. Это ты тоже передашь Огаэ и моим детям, и детям Игэа.
– Я люблю т е б я, - сказал Раогай снова.
– Мой брат умирает. Ты идешь на смерть. А под моим сердцем - дитя из древних и славных родов Аэолы - Ллоутиэ и Зарэо. Я буду носить в своих странствиях плод свой, как носила своего младенца Гарриэн-ну великая Анай...
– Всесветлый даст тебе сил!
– воскликнул Аирэи.
– Но я не прощаюсь - я приду к тебе.
Раогаэ покачала головой.
Аирэи подошел к ложу ее брата.
– Бедный отрок... как он страдает от раны!
– Он очень мужественно себя ведет, мой милый Раогаэ!
– проговорила Раогай.
– Но что это? Он весь мокрый, словно искупался, - встревожено сказал белогорец.
– Не может быть, мы только что меняли его постель и рубаху - после того, как отец и я случайно облили его водой из кувшина, - встревожено сказала дочь воеводы.
Но белогорец был прав - погруженный в глубокий сон, Раогаэ распростерся на совершенно мокрых от его пота простынях.
Аирэи хотел позвать рабов, но Раогай успела прикрыть его рот ладонью.
– Разбудишь его! Мы справимся сами.
И они уложили улыбающегося во сне сына Зарэо на ароматной, свежей циновке, завернув его в плащ, оставленный Луцэ - плащ из лодки.
– Что это?
– удивленно спросил Аирэи, указывая на пропитанные гноем и кровью стебли травы в ране.
– Трава ораэг, - кратко ответила Раогай.
И белогорец осторожно сменил повязку, а раогаэ дпже не проснулся, только слегка поморщился во сне. Раогай насыпала в рану еще белого порошка - того, что оставил Луцэ.
И, обнявшись с Аирэи, они сидели рядом, пока не взошло солнце. Тогда белогорец, в последний раз поцеловав свою возлюбленную, ушел из шатра.
А Раогаэ открыл глаза и сказал:
– Дай же мне пить! Я расскажу тебе, какой сон я видел. Мне снилось, что у тебя на коленях сидели маленькие мальчик и девочка, а в руках у них были сладкие пряники, которые пекут весной на солнцеворот, с изюмом. Сейчас осень, но ты, быть может, сможешь испечь для меня такой пряник?