Жеребята
Шрифт:
– Матушка Лаоэй наверняка сможет!
– воскликнула сестра, целуя его.
Игэа и Сашиа.
Игэа нашел Сашиа, как всегда, на Башне Шу-этел, молящуюся. Там она теперь всегда встречала восход. Стража провожала ее каждое утро по узким улочкам до входа на Башню и оставалась внизу, у входа, а дева Всесветлого поднималась наверх в полном одиночестве. Так она приходила сюда молиться каждое утро после смерти Аирэи. Ее покрывало теперь было не синим, а белым - как у девы Всесветлого, готовящейся к величайшему делу своей
Когда Игэа поднялся на Башню, рассвет уже сиял. Он тихо окликнул девушку:
– Утро уже наступило. Пойдем же домой.
Он знал, что однажды она не спустится с ним вниз. Она молится здесь, готовясь к исполнению Обета Башни. "Но это утро - еще не утро Обета", - думал он каждый раз, приходя на Башню, и печально глядя на ее ослепительно белое от сияния утреннего солнца покрывало.
– Пойдем же со мной, - ласково повторил он.
– Тэлиай накрыла нам стол, и мы преломим хлеб, и выпьем из чаши...
Сашиа обернулась. Ее лицо было невыносимо красиво - словно солнце сияло внутри нее.
– Подожди, о Игэа!
– попросила она.
– Дни идут, а я всякий раз спускаюсь с Башни, не получив ответа.
– Тису не хочет твоей смерти, - воскликнул Игэа.
– Я хочу Его смерти, - просто ответила Сашиа.
– Но я еще не слышала призыва. Вместо этого было что-то странное... этой и прошлой ночью...
Она положила флейту и свиток в корзину, и, протянув к Игэа руки, сошла к нему - с верхней площадки на нижнюю.
– Что же случилось, дитя мое?
– спосил он в нарастающей тревоге.
– Игэа, ты веришь в сынов Запада?
– прошептала Сашиа.
– Раньше - не верил, но поверил после того, как правитель Фроуэро лишил Игъаара власти и отдал все аэольцу Нилшоцэа.
– Да. И это Нилшоцэа убил его, - кивнула Сашиа.
– Это тебе и грезится?
– осторожно спросил Игэа.
– О нет! Об этом может догадаться всякий разумный человек...
– отвечала она, и продолжала тихо:
– Ночью, до рассвета, здесь кто-то был... я не могла видеть его, но я слышала его голос, он разговаривал на староаэольском... Он обещал, что вернет жизнь Каэрэ и Аирэи, если я соглашусь на брак с Нилшоцэа!
– О, это был дурной сон, дитя мое, - отвечал ей Игэа, беря в свои влажные от волнения руки ее трясущиеся ладони.
– Это был пустой, дурной сон.
– Он называл себя "богом болот Эррэ", - сказала она.
– Он требовал, чтобы я совершила с ним священный брак, и тогда он даст мне силу... Я ударила его флейтой по лицу... раздался хруст... кровь на флейте... я убила его...
– Тише, дитя мое, - проговорил Игэа, обнимая ее.
– Как ты могла убить бога болот? Кто-то решил подшутить над тобой, и поплатился. Но больше я не отпущу тебя одну ночью на Башню. Я...
– Игэа, послушай меня...
– продолжила Сашиа.
– Внизу стоит стража. Сюда никто не может войти, и отсюда никто не может выйти. Он, этот Эррэ, появился из пустого проема, вот оттуда, куда обрывается,
– Дитя мое, пойдем домой, - в растерянности произнес Игэа.
– Мне надо принять Обет башни как можно скорее!
– воскликнула Сашиа.
– Нет!
– закричал Игэа, падая перед ней на колени в отчаянии - она упала на колени тоже, держа его за руки.
– Нет! Ради памяти Аирэи, ради милости Тису!
– Да!
– раздался снизу торжествующий голос Баэ.
– Вот он - жрец карисутэ, жрец Тису! А это ведь запрещено! Вот он - Игэа Игэ! Он не захотел меня усыновлять! Злой, плохой, нехороший хозяин! Он любил Огаэ! Он стал жрецом Тису!
Вся эта бессмысленная скороговорка словно повисла в утреннем чистом воздухе, среди разгорающихся лучей рассвета.
Игэа и Сашиа обернулись - и увидели сокунов. Тогда Сашиа поцеловала Игэа, начертила крест на его ладони, и в следующее мгновение прыгнула, словно взлетела вверх - на площадку Дев Всесветлого.
Она сорвала с себя белое покрывало, и, омочив его трижды в кувшине с вином, бросила кувшин вниз - на камни площади.
– Всесветлый! К Тебе иду!
– закричала она так, что сокуны остановились, а Баэ смолк.
– В три дня Тебя достигну!
– воскликнула она, стоя у края и держа омоченное в вине покрывало на вытянутых руках.
– Так, с одной разобрались, - сказал Уэлиш, возглавлявший отряд сокунов. Он заметно похудел на новой службе.
– А ты пойдешь с нами, - добавил он, глядя исподлобья на Игэа, выпрямившегося во весь рост, стоящего со скрещенными на груди руками.
– Видишь, кого я принес?
– спросил он, доставая из корзины Патпата, домашнего ужа.
– Смотри же внимательно!
И сокун по кивку Уэлиша разрубил животное на несколько окровавленных извивающихся кусков.
Уэлиш с наслаждением взглянул в померкшие глаза Игэа.
– Мы сейчас идем в ладью. Ты отражешься от учения карисутэ - или признаешь себя последователем Тису.
+++
Его вели по улицам Тэ-ана, связанного сыромятными ремнями - и народ с ужасом жался к стенам, видя бывшего советника царевича Игъаара в разорванной до пояса рубахе, но уже без почетной золотой цепи. Лишь маленький золотой медальон вздрагивал на его яремной вырезке.
Игэа шел, подняв голову - его светлые волосы облепили лицо, мокрое от слез и от пота.
Его связали ремнями за запястья, и он шел между стражников, протянув руки вправо и влево, как будто обе руки его были живыми, и в его власти было их простирать в стороны.
Он не видел жреца Фериана, Лоо, стоящего на крыше своего роскошного дома и с довольным видом рассказывающего что-то двум своим женам. Он кивал в сторону Игэа, и две жены подобострастно улыбались и тоже мелко кивали и кланялись своему мужу-господину, а третья, самая молодая, закутанная в покрывало, вытирала слезы.