Жеребята
Шрифт:
– Я, белогорец ли-шо-Миоци, имененм Великого Уснувшего я открываю эти запоры!
– восклицал Аирэи.
– Именем Великого Уснувшего я раздаю хлеб алчущим и жаждущих пою водою, ради милости Всесветлого, ибо велика его милость!
– Велика его милость!
– с ликованием повторяли люди его слова, а старик-фроуэрец бормотал:
– Вот он, Оживитель, Возросший Младенец Гаррэон-ну - стоит среди нас и дает нам воду, и никто не узнает его!
Он пробрался сквозь толпу к Аирэи и сказал:
– Я - служитель
– Я не Гаррэон-ну, о достойный старец, - усмехнулся белогорец.
– Я - белогорец ли-шо-Миоци, аэолец Аирэи Ллоутиэ. И моя сестра, Сашиа Ллоутиэ, дала обет башни и совершит она его через два дня.
– Но это ничего не меняет, если ты аэолец и белогорец! Ты являешь Оживителя Гаррэон-ну. Но поспеши послать к твоей сестре Сашиа Ллоутиэ вестника, что ей не нужно совершать своего обета.
– Я уже послал своего друга, чтобы он передал ей мои слова о том, что я поддерживаю ее обет и разделяю его, и подтвердил это не только словами, - отчего ответил этому незнакомому фроуэрцу Миоци.
– О, ты неправ, белогорец!
– воскликнул старик.
– Мы умрем с ней вместе - там мы решили уже давно, - сказал Миоци.
– О, юноша, освободитель вод и хлеба - как неправ ты!
– вздохнул фроуэрец.
– Но посмотри - вдруг обернулся он и раскинул руки, словно загораживая собой белогорца - посмотри же! Это - сам Нилшоцэа, сын суховея Ниппэра!
И Миоци схватил огромный засов с дверей хранилища хлеба, и сокуны, дрожа, отступили от белогорца.
Тем временем старый фроуэрец заговорил:
– Вы, темноволосые дети болот, вы, недостойные дети реки Альсиач! Фроуэрцы! Узнайте силу Сокола Гаррэон-ну! Остановите Нилшоцэа! Признайте законного правителя, царевича Игъаара! Пусть, наконец, придет мир и радость на нашу несчастную землю, покинутую ими с тех пор, как Нэшиа, его последователи и Нилшоцэа стали слушать в пещерах голоса сынов Запада!
Сокуны, узнавая живого Миоци, стояли в трепете, не решаясь пошевелиться.
Но вдруг вперед выступил какой-то сокун.
– К фроуэрцам речь твоя, старик? Пугаешь нас Оживителем? Что ж, я сражусь в честном поединке с живым Гаррэон-ну! Держись, Миоци!
И с этими словами он ударил своей булавой по запору от ворот, что держал в руках белогорец. Аирэи парировал удар, и палица сокуна отлетела в сторону, а прочнейшее дерево хрустнуло, как сухая веточка.
Сокун и Миоци выхватили мечи - и только теперь сокун отбросил со лба капюшон.
– Не боишься меня, Нилшоцэа?
– крикнул Миоци.
– Я пришел со дна водопада, для того, чтобы бросить тебя не в ручей, а в реку Альсиач.
Они стали биться на мечах - и достойными они были соперниками, два аэольца из самых древних родов.
– Ты - один! Кто из твоих - с тобой?
– засмеялся Нилшоцэа.
– А суеверный страх связывает моих
Разговаривая, он потерял бдительность, и меч Миоци косо ударил по его груди плечу. Кровь темно-красной струей хлынула из его тела, и Миоци удержал руку, занесенную для смертельного удара, когда услышал:
– Эалиэ!
– Если ты сдаешься, Нилшоцэа, то я сохраню тебе жизнь. Мы оба - белогорцы.
Нилшоцэа тихо стонал.
– Аирэи, - наконец, прошептал он, - ты убил меня.
– Нет, твоя рана несмертельна, - не совсем уверенно проговорил Миоци, отводя нож.
– Мне лучше знать, - вздохнул тот.
– Я рад, что принял благородную смерть от руки белогорца, хоть я и пошел против Белых гор.
Он раскачивался от боли вправо и влево. Аирэи склонился над ним.
– Не верь ему, учитель Миоци!
– закричал кто-то издалека.
Но было уже поздно. Нилшоцэа схватил белогорца за руку, и игла с ядом дерева зу глубоко вошла в его запястье...
– Ты убил Сокола Гаррэон-ну...
– прошептал старик-фроуэрец, становясь на колени над рухнувшим на землю Миоци.
– О, сын Ниппээра... Жди, жди - придет Анай... воды шумят... воды шумят под землей...
Нилшоцэа с раздражением оторвал мешочки, наполненные бычьей кровью и пришитые к его одежде повсюду.
– В клетку, на цепь и в Тэ-ан, - приказал он.
– Пусть сестрица полюбуется...
И молча, словно не зная, куда деть затекшие руки, Нилшоцэа отсек склоненную голову старику фроуэрцу.
Вода.
...Когда тростинка, напоенная влагой, коснулась иссохшего рта белогорца, то первым делом он подумал, что это - сон и наваждение.
"Если один из них неверен - то второй верен... Прочь, боги болот, от белогорца, принявшего истинное посвящение Всесветлому... о, восстань, Уснувший..."
Он думал медленно, потому что теперь не только слова не могли сойти с его запекшихся от мерзкой сладости губ, но и мысли его текли с трудом, поворачиваясь, как ржавый ворот колодца. О, Раогай, Раогай, Раогай...
– Пейте, учитель Миоци!
– шепнул ему кто-то, и по тростинке полилась живительная влага, словно колодец стал огромным и бездонным. Белогорец пил и пил, лежа на дне своей железной клетки - Нилшоцэа заключил его, как зверя, в клетку с земляным полом, чтобы так привезти в Тэ-ан, для того, чтобы его - Аирэи Ллоутиэ, белогорца, жреца всесветлого ли-шо-Миоци - таким увидели все, и таким запомнили все перед его страшной и долгой смертью. Запомнили все - и те, кто видел его прыжок в Аир.
А вода была прохладна и вкусна - как воды Аир, - казалось ему. Две смерти было у него, белогорца, Аирэи Ллоутиэ. Одна - благородная, из которой он вернулся, и вторая, позорная, которую он примет на глазах у всех.