Жеребята
Шрифт:
– Милость Всесветлого?
– переспросил Миоци.
– Хорошее, достойное имя.
Иэ отломил кусок дорожной лепешки из грубой муки, какие пекут в Белых горах, и орел жадно склевал его.
– Ну, лети же! Тебе пора... Тебе жить - в горах, а не в долинах!
Он взмахнул рукой, орел задел крыльями Аирэи по лицу, и скоро над ними раздался победный клекот. Орел покружил над учителем и учеником, поднялся ввысь и исчез из глаз Иэ и Аирэи.
– Ло-Иэ, ты знаешь - я принял высшее посвящение Шу-эну Всесветлому, - заметно волнуясь, сказал Аирэи.
– Я стал
– Это было твоя заветная мечта еще с отроческих лет, - кивнул Иэ, кладя свою руку ему на плечо. Как твое новое имя?
– Миоци. Ли-шо-Миоци.
– "Смотрящий со скалы"? Тебя ведь назвали родители "Аирэи" в память о великом водопаде, над которым стоит радуга?
– Да - я сменил воду на камень. А теперь я иду в Тэ-ан. Меня пригласил сам ли-шо-Оэо. Там один из последних храмов Шу-эна Всесветлого, где пока держатся раздельного поклонения. Во всей Аэоле Шу-эну теперь ставят уже алтари рядом с главным алтарем Уурта... если ставят. Фроуэрцы хотят, чтобы народ Аэолы забыл своих богов и свое славное прошлое... А куда держишь путь ты, ло-Иэ?
– спросил Аирэи, и тень неясной надежды появилась в его зеленых глазах.
– Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?
– помолчав, спросил его Иэ.
– Я не смею на это надеяться.
– Я иду с тобой, - ответил Иэ, и в ответе его была радость, смешанная с печалью.
– Спасибо, учитель Иэ!
Миоци поцеловал его руку. Иэ коснулся его головы, благословляя.
– Теперь ты - ли-шо-шутиик, и полностью свободен. Ты заберешь Ийу к себе?
– Ийу? Так ты не знаешь?
– Не знаю чего?
– Община дев Шу-эна близ Ли-Тиоэй разорена.
– А Ийа-малышка?
– в волнении воскликнул старик.
– О ней мне ничего не известно. Но я найду ее, во что бы то ни стало.
– Сколько ей лет?
– вдруг спросил старик встревожено.
– Семнадцатый.
– Тебе будет очень сложно ее найти, - покачал головой Иэ.
– Когда девушкам в этих общинах исполняется шестнадцать лет, им меняют имя.
– Я знаю про это, - кивнул Аирэи Миоци.
– Ты знаешь ее новое имя?
– просиял старик.
– Нет, увы, учитель Иэ. Но у нее есть серьги нашего рода. По ним я всегда смогу узнать ее, даже если она не узнает меня.
– Да... Серебрянные серьги... Они ведь от матери ей достались, от Ийи-старшей?
– спросил Иэ.
– Да, от нашей матери, Ийи Ллоиэ.
Старик кивнул, и они молча пошли вниз по склону горы.
Над кромкой гор сияло утреннее солнце.
Лук Всесветлого.
– Твой отец будет очень сердит на тебя, дитя.
– Он не скоро узнает, матушка Лаоэй. Он в лагере со своими воинами.
Высокая девушка-подросток тряхнула рыжей копной волос и тронула тетиву старого лука, который она держала на коленях.
– Зачем тебе боевой лук, матушка Лаоэй?
– спросила она.
– На дев Шу-эна и так никто не осмелится напасть.
Девушка звонко засмеялась, и седовласая женщина в синем покрывале, которую та называла "матушка Лаоэй", улыбнулась ей.
– А вдруг,
Она протянула руку - забрать лук у Раогай. Поднявшись с циновки, Лаоэй босиком прошла до дальнего угла хижины, и, привстав на цыпочки, повесила лук на стену.
– Ты что же, матушка Лаоэй, умеешь стрелять из него?
Раогай подошла к ней и встала за ее спиной, вдыхая легкий запах ее белых волос и чистой, свежей рубахи. Живя одиноко, старица - дева Шу-эна - была удивительно опрятна и свою хижину в низовьях водопада содержала в уютной чистоте.
Здесь в образцовом порядке была расставлена немудреная посуда, печь всегда сияла белизной, а сундук со старым замком был покрыт затейливо вышитыми накидками. Солнечные зайчики прыгали по прозрачной воде в умывальнике, а в корзине для свитков лежал всего один, аккуратно застегнутый серебряной пряжкой, зачитанный свиток - самая, пожалуй, дорогая вещь в этой прибрежной хижине, если не считать лука.
– Это не боевой, а священный лук, - не сразу ответила Лаоэй и смолкла. Некоторое время было тихо.
– Так что ты сделала с конем, что пришел к тебе?
– неожиданно спросила Раогай, возвращаясь к недавней истории.
Лаоэй повернулась к ней - в её веселых голубых глазах тоже плясали блики солнца.
– Отдала одному страннику. Он прятался у меня от ууртовцев - как и конь. Конь-то, я думаю, сбежал из жертвенного стада. Буланый, со звездой во лбу. Их же на солнцеворот сотнями режут при храмах Уурта... совсем ум потеряли, а народ молчит. Отродясь такого не было на этой земле. Все перенимаем из Фроуэро. Дожили.
– Красивый, наверное, конь, - мечтательно проговорила Раогай.
– Буланый, со звездой во лбу... Как жаль, что я его не увидела... Я бы хотела оседлать его. И умчаться - в степь... до Нагорья Цветов.
– Да, конь дивный, благородный. Таким Жеребенка Великой Степи чеканили древние мастера, - проговорила старушка и осеклась.
Раогай, казалось, не услышала непонятных слов о Жеребенке Великой Степи. Она задумчиво накручивала на палец прядь огненных волос.
– Что это был за странник?
– вновь спросила она.
– Не знаю... по-нашему едва говорил.
– Так, может, он - лазутчик? Из Фроуэро?
– нахмурилась Раогай.
– Нет, дочь Зарэо, нет!
– засмеялась старушка.
– Я знаю фроуэрцев... и светловолосых, и темноголовых, из народа болот... И язык белогорцев знаю - но этот странник на нем ни слова не разумеет. И еще у него - знак карисутэ на груди - носит, не боясь. Я хотела ему обьяснить - спрячь, мол, не те сейчас времена, но он, верно, совсем нездешний - как вчера родился, ничего не понимает. Сам не знает, как сюда попал. Говорит - из-за моря. Чудно - оттуда никто уж сотни лет не приплывал... туман. Замечательный он всадник, должна я тебе сказать! Конь - точно по нему, и полюбил его, почувствовал. Кони, знаешь, понимают, кто их любит... да и всякое живое существо понимает. Молюсь, всегда его вспоминаю. Один он в нашем краю, да сохранит его Небо, да коснется его весна... Плохо быть одиноким... Я напекла ему лепешек в дорогу.