Жернова
Шрифт:
– Вы это видели? Это был Лаус старший!
– Нет-нет! Это не мог быть он! Он же мертв, разве нет?
– Ну да, но... кто это тогда мог быть?
– Может внук? Они были довольно похожи, помните? Просто маленькая копия. Как думаете, он вернёт фабрику?..
Он проспал целый день. Проснулся в четыре утра. Переодевшись, он натянул плащ, и поднял раму окна. Второй этаж, трубы нет, плюща нет.
Улыбка растянула его губы - словно для него это проблема.
Песок
Большое четырёхэтажное здание из тёмного, почти чёрного камня. Резкие, острые углы зданий ярко прорисовывались на фоне серо-голубого с лёгкой примесью розового предрассветного неба. Все окна должны были быть закрыты на тяжёлые дубовые ставни, но некоторые из них всё же были открыты - скорее всего из-за сильных гроз сломались крепления, и теперь они раскачивались, противно хлопая на ветру - и за ними можно было увидеть тяжёлые и пыльные бордовые шторы. 'Мерзкие бесполезные пылесборники! Зачем они на фабрике?' - возмущался дед. Но это был один из редких капризов бабушки, поэтому он их и не снимал. Краска на ставнях и рамах облупилась и
кое-где пошла пузырями. Двери были железными, поэтому лишь слегка покрылись ржавчиной.
Поляна перед главным входом заросла травой и сорняками. Уличные часы - образцы металлической продукции (как их называл дед) - проржавели насквозь, а у некоторых даже сломались те или иные несущие части. Скамьи проломились, брусчатая тропинка проросла травой, несколько декоративных растений разрослись и выглядели не успокаивающе и красиво - как должны бы - а отвратительно и раздражающе, а другие - повалились, сломались и засохли.
Всё это лишь говорило ему о том, как много работы ему предстоит. Но это его не пугало. По сути дела, всё это не имело значения. Ведь это было лишь первым шагом.
Подойдя к двери, он резко повертел головой - постороннего это бы испугало и отвратило. Что, в общем-то, и было его целью. Отсчитав на двери третью большую шестерню, он коснулся самой её сердцевины и сдвинул её в сторону. Просунув руку в получившуюся дыру, схватился за рычаг и потянул его на себя. Раздался легкий железный скрип и скрежет и его слегка подёргало за руку, которой он и тянул этот самый рычаг. Но это его не испугало. А вот человека не знающего, это могло привести в ужас, так как у них это было бы не просто подёргивание, а раны, истекающие кровью. У него же был одет семейный защитный браслет, защищающий руку от дверной ловушки.
Оказавшись внутри он тщательно запер дверь - никто не должен ему помещать.
Он слишком долго шёл к этому.
Ни лестница на верхние этажи, ни двери в рабочие залы его не интересовали. Его интересовал лишь кабинет деда. Дверь в него располагалась прямо под лестницей. Комната была обширной, без окон. Большую часть занимали два книжных шкафа, огромный стол и широкий и толстый ковёр, поднимающий пол на ладонь. Где дед его нашёл так и осталось загадкой - у них таких не делали.
Прямо за спинкой кресла деда висел громадный, вышитый вручную, гобелен. Присев на столешницу, мужчина с мягкой улыбкой уставился на него. Там была представлена вся семья. Он пальцем провёл по дедовой ветке. Она шла к самым корням семьи, идущими от Вахранта Луса. Его считали чернокнижником и сожгли на костре. Более того, всю его семью предали анафеме. То есть отлучили от церкви. В то время это было опасно и подозрительно. Именно из-за этого они переехали и сменили фамилию с Луса на Лаус - ничего особенного, всего лишь смена места у одной буквы, но сработало идеально. Вахрант, Глен, Грегори, Руфа, Уильям, Николь и, наконец, он сам - Хадаранги. Тупая материнская любовь к древним знахарским именам. Наверняка значение такое же тупое, как и звучание. Что-то вроде 'Танцующий на радуге' или похожий бред.
Дед был с ним согласен. И всегда звал его Бартоломью. Даже вот это имя, данное матерью, было спорото (сначала пришлось вышить именно это, чтобы она перестала истерить), а поверх было вышито то, которое ему дал дед. Это было сделано бабушкой по просьбе деда после шестнадцатилетия Бартоломью. Та сделала это с удовольствием, так как хоть и безумно любила дочь, выбор имени считала поистине глупым. Собравшись с мыслями, он отодвинул гобелен и открыл сейф. Там лежали документы. Его документы. На имя Бартоломью Лауса. Дед перед смертью даже успел связаться с учебными заведениями и заставить их поменять все документы. Теперь он официально был Бартоломью. Никакого Хадаранги. Он мертв, исчез, и больше его не будет.
Любовно погладив папку с новыми, слегка хрустящими документами, он на краткое мгновенье прижал их к сердцу, после чего положил её на стол. Сейчас ему предстояло самое главное - проверить самую важную, не известную остальным часть фабрики.
С трудом отодвинув мебель с ковра и завернув его, он наконец увидел вход в подвал, о котором ему так часто говорил дед. Спустившись туда, он с силой зажмурился, после чего уставился вперёд. Теперь он смог увидеть очертания, после - силуэты, а после этого он смог наконец нормально разглядеть всё.
Это было огромное помещение - оно проходило под всей фабрикой - но с первого взгляда понять это было невозможно - большую его часть занимали исполинские каменные жернова. Под ногами похрустывали каменная пыль, песок, мелкие опилки и щепки. Бартоломью подошел и коснулся нижнего жернова - оба были гораздо выше него. Камень был холодным и шершавый. Но... таким важным.... Он почти любовно погладил его. От жерновов и зависит работоспособность фабрики. Лишь когда они заработают она начнёт приносить настоящий доход.
Фабрика была делом наследным. И работала она лишь при одном условии - в семье обязан быть хозяин. Мужчина. Всё было хорошо на протяжении четырёх поколений. А потом у Уильяма родилась дочь, прервав тем самым цепь наследования. Ему был нужен сын, но его жена смогла родить лишь дочь (из-за родов с осложнениями, она стала бесплодной). Весьма своенравную и непокорную дочь. Было время, когда мужчина, отчаявшись, был согласен даже на то, чтобы признать своего зятя продолжателем рода. Вот только его собственная дочь вновь ему помешала (уже во второй раз) и отговорила своего мужа. Тот, послушав жену отказался.
Уильям едва не отчаялся. Он боялся, что уйдет, не оставив наследия. Но, в самый печальный для него момент, на свет родился Хадаранги. Мальчик был тих и дышать начал настолько незаметно. Врачи решили даже, что он мертв, пока нянечка не заметила движение. Его привычка быть тихим и незаметным порой пугала людей - они не любили, когда он незаметно появлялся в комнате и так же незаметно исчезал. Все считали это странным поведением для ребёнка, и уж слишком напоминающим дедово. И пусть все говорили, что внук деда не волнует, но Бартоломью всегда видел теплую волну, плескавшуюся в глазах Уильяма.