Жертва Гименея

Южина Маргарита

– Смотри-ка… Трофимова! – охнула Аллочка.

– Ты точно знаешь?

– Я же ее видела! Точно говорю – Трофимова! И прическа у нее такая же, и… шея, даже цепочки все те же. А фото-то сделано недавно, Вероника Семеновна здесь, как живехонькая.

– Аллочка, я поняла, – округлила глаза Гутя. – Это вовсе не подопытные, это пациентки клиники – погибшие!

– Да ну тебя, ты как выдумаешь, давай у Фомы спросим, он же их в лицо знает.

– Хорошо, дождемся Фомы, только они это, поверь моему слову, – напирала Гутя.

Аллочка убежала

в кухню, плюхнулась на стул и взвыла:

– Уй-й-й! Гутя-я-я, и отчего это на нас сразу столько убитых навалилось? Где же мы им всем убийцу найдем? Не знали, как с Трофимовой разобраться, а уже и Родионов подоспел! И эти дамочки, опять же, вот взять бы все и бросить, а как, если там я замешана, да еще и на Фому все косятся? А я чувствую! Вот у меня внутри словно кто-то сидит и шепчет: «Не раскрыть вам этого дела, только еще бульшую беду наживете»! Представляешь? Сидит и говорит!

– Прекрати! Сидит у нее кто-то… Неужели ты не заметила, что тебе пытаются помочь?

– Заметила! – хлопнула себя по коленкам Аллочка. – Прямо там, в подъезде, с удавочкой на шее и заметила! Точно, думаю, – помочь хотят.

– Нет, тут было совсем другое, тебя устранить пытались.

– Да что ты?! Какие бяки!

– Не кривляйся, – насупилась Гутя. – Я тебе вот что скажу: и преступник, и помощник – они рядом с нами! Только мы их не видим.

– Но ощущаем. Я, по крайней мере.

– Тем более, надо не ныть, а искать! – взвилась Гутиэра. – И потом, учти, милиция тоже ищет. И вообще, что ты разнылась? Хочешь в милицию бежать – беги. Только они к тебе все равно телохранителей приставить не смогут.

– Черт! А так неплохо бы, да? Если б телохранителей… И Вадик еще на девицу перекинулся…

– Итак, что мы имеем? Трех несчастных женщин, которых убил… неизвестно кто, и даже непонятно, один и тот же преступник действовал или уже другой?

– Потом еще Родионов! – подсказала Аллочка. – Его, вполне вероятно, не убили, а он сам…

– Но и этого мы тоже не знаем, у нас только версии, – подчеркнула Гутя.

– Дальше, значит: клиника Фомы. А промежуточным звеном между дамами, клиникой и Родионовым является Николайский. Ну что ты хмуришься-то опять? Теперь уже глупо думать, что Родионов и убитые женщины никак не связаны, здесь же фотографии этих женщин.

– Ну-у, мы еще только предполагаем, пусть Фомка подтвердит.

– Пусть, – согласилась Аллочка. – И что самое удивительное: и Родионов, и Трофимова – люди состоятельные. А наследников у них нет.

– М-да, можно подождать, если кто-то заявит на наследство…

– Ты можешь подождать, а я могу и не дотянуть, – заметила Аллочка. – Мне надо торопиться. А давай к Николайскому съездим! Вдруг у него там наследников целый отряд, а?

– К Николайскому? Действительно, надо спросить у Фомы его адрес.

К Николайскому поехали на следующий же день, Фома даже специально с работы отпросился, а Варька у себя в офисе сказалась больной.

– Фом, зря ты так расстарался, – журила теща зятя. – Мы могли б и сами съездить, на автобусе, если он живет недалеко.

– Правильно, «если недалеко», а у него домик за городом, поэтому я вас и повез.

Гутя больше не спорила, побежала к холодильнику – делать бутерброды в дорогу.

Домик Николайского находился недалеко от города. Сначала здесь была небольшая деревушка, но имущие граждане быстренько распознали, что здесь жить куда лучше, нежели в загазованном городе – и воздух свежий, и земля – доля душевной услады, и от города двадцать минут езды. В общем, очень скоро старенькие, неказистые домишки стали скупать, а вместо них тут же вырастали красавцы в несколько этажей. Но даже среди всех этих мини-дворцов особнячок Николайского смотрелся довольно достойно. Большой, в три этажа, розового цвета, балконы и колонны – снежно-белые. А вокруг дома – газоны, аккуратно подстриженные елочки, клумбы, разбитые строго по чертежу. То есть самая что ни на есть красота из глянцевых журналов.

– Живут же люди, – не скрывая зависти, вздохнула Аллочка.

– Ну-у, я бы так не сказал, – почесал переносицу Фома. – Николай Николаевич как раз-таки покинул сие обиталище, помер, бедняга.

– Фома, скажи, а почему ты поверил, что у вас в клинике хорошо платят? – проняло и Варьку.

– Все! Стоп! Приехали! Выходим! – рявкнул Фома и первым выскочил из автомобиля.

Женщины потянулись следом. Возле высокого, под два метра забора они остановились.

– И как дальше? – уставилась на Фому Аллочка. – У них собаки нет?

– А ты хочешь через забор? – вытянулось лицо у зятя. – Аллочка, мы просто попробуем на кнопочку нажать. Дзин-н-нь!

– На-адо же! Умница какой, догадался в кнопку ткнуть. Фи!

Пока они перепирались, калитка отрылась, и серьезная молодая женщина вопросительно уставилась на гостей.

– Простите, мы к Элен Сигизмундовне, – уверенно произнес Фома.

– К кому мы? – тихонько охнула Аллочка.

Но, вероятно, Фома знал, что говорил, потому что женщина улыбнулась и пригласила их пройти.

– А кто это – Сигизмундовна? – прошептала на ухо зятю Аллочка.

– Это супруга Николайского. Теперь она здесь живет.

Они вошли в просторную гостиную, где их уже ждали.

Супруга несчастного Николайского представлялась Неверовым дремучей бабушкой, согнутой от горя и побелевшей от переживаний. У нее должны были быть толстые очки, плотная деревенская шаль и отсутствующий взгляд. Так, во всяком случае, им казалось. Однако навстречу им поднялась молоденькая девица, годков двадцати от роду, в коротеньком платьице и с бесконечно длинными ногами. Девушка была красива неземной красотой. Хрупкая тоненькая фигурка, детский овал лица, безупречные золотистые локоны, черные длинные ресницы, которые делали взгляд голубых глаз еще невиннее, натуральный румянец, придававший ей безгрешности, и пухлые губки с претензией на непорочность.