Жертва Сименона
Шрифт:
Даже Дрюня Старостин, который больше не просил прощения за «кобелей с презервативами» и прочих персонажей своих бесчисленных анекдотов и баек «из жизни», совсем не портил нам компанию. Несмотря на свою очевидную принадлежность к «малому и среднему бизнесу», он умел пользоваться вилкой и даже ножом, не швырял в официантов бутылками и не заставлял нас плясать канкан на столе. Он вполне сносно ухаживал за обеими дамами, а главное – не пытался приставать, в полном соответствии с данным обещанием. Пил он без всякой меры, однако пьяным не был ну нисколечко. Впрочем, не
Помню, как «Менделеев» с увлечением рассказывал о красотах заволжских степей (кажется, он оказался родом из какого-то дальнего района области), а после до хрипоты спорил с Дрюней о пользе страхования жизни и имущества. Помню, как в сизом сигаретном дыму, от которого у меня першило в горле и глаза вылезали на лоб, мелькала смазливая злая физиономия Романа с пластырем на лбу – он ужинал через несколько столиков от нас. Но не приближался – иначе я бы, конечно, это запомнила.
А потом… Потом произошло что-то непонятное: раскрасневшееся смеющееся личико Айседоры вдруг перевернулось и улетело куда-то ввысь, а на смену ему выплыла из удушливого тумана широкая ряшка Дрюни с вытаращенными глазами – и тоже перевернутая вверх тормашками! Словно по испорченному телефону до меня долетел мой собственный испуганный голос:
– Эй! Чего это вы все закувыркались?…
Но они ничего мне не ответили, а вместо этого, будто в насмешку, закрутились-завертелись, стали маленькими-маленькими и вовсе исчезли…
С этого момента разрозненные ресторанные впечатления, насыщенные светом, приятными разговорами и музыкой, волнующим теплом напитков, разливающимся по телу, – эти славные впечатления сменились какими-то странными и жуткими сюрреалистическими картинами.
… Вот я в кромешной ночи повисла над грохочущей пропастью, в ушах свистит лихим убийцей ветер, и из-за него я не слышу своего отчаянного крика: «По-мо-ги-те-е-е!..»
… Вот очередной мучитель сует мою голову под струю ледяной воды; значит, кто-то мне все-таки помог тогда, и меня не скинули с поезда – но только затем, чтоб теперь утопить! Я опять пытаюсь кричать, но вместо голоса в горле булькает вода…
… Вот меня сжимают чьи-то грубые руки, гнут шею книзу, к какой-то зловонной дыре… «Ну и нажралась ты, сестренка, япона мать!» Уму непостижимо! Во-первых, у меня нет и никогда не было никакого брата, а только одна сестра… Полина, где ты, дорогая?! Спаси меня… Во-вторых, что значит «нажралась»? Я вообще очень умеренна в еде, что видно по моей фигуре… А в-третьих, если даже допустить первые два пункта, то при чем здесь мать какого-то там «япона»?!.
Я понимаю, что вот теперь точно пришел конец: этот человек садист, он издевается надо мной, прежде чем прикончить. И, собрав последние силы, лягаю ногой самозваного «братца»…
…Вот я просыпаюсь от яркого света фонарей за окошком купе и от богатырского храпа по эту сторону от него. Поезд стоит, а сама я лежу на своей нижней полке, укрытая одеялом по самую шею. И это очень хорошо, что укрытая, потому что кое-чего из одежды на мне не хватает. Наверное, это Полина меня… Нет! Полина сняла бы с
– Все в порядке, это Балашов. До Тарасова еще далеко. Спите, спите, Ольга…
И я опять сплю, сплю…
Проснулась я от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Я слишком хорошо знала, кто это, и потому натянула одеяло на голову и получше завернулась в него.
– Полина… Да отцепись же ты, дай поспать…
– Ах ты, Господи, какая еще Полина… Оля, это я, Айседора! Ася! Помнишь? Ну, вставай же скорее, Тарасов через сорок минут!
Тарасов! Через сорок минут!!!
Пронизанная внезапным чувством реальности, я привскочила на своем твердом покачивающемся ложе – но тут же уронила голову на подушку, почувствовав острый приступ дурноты.
– Ася… Господи, я не сразу сообразила, где я. Мне так плохо! Что со мной?
Айседора, уже полностью одетая и свеженакрашенная, усмехалась, протягивая мне мою собственную блузку.
– Ты вчера сильно перебрала от Дрюниных щедрот. Я, впрочем, тоже, но в моем случае хотя бы обошлось без тяжелых последствий. А вот с тобой ему, бедняге, пришлось повоевать!
Перед моим мысленным взором пронеслись вереницей ночные видения, и я со стоном накрыла лицо подушкой. Значит, все это мне не приснилось! А если и приснилось, то далеко не все… Что же делать?! Как мне теперь вылезти из под этого чертова одеяла и посмотреть в глаза своим попутчикам?! Не сидеть же здесь до тех пор, пока поезд прибудет на конечную станцию, и все выйдут из вагона…
Между тем, Айседоре надоело ждать, пока моя рефлексия прекратится сама собой, и она поступила точно так же, как поступила бы моя сестра – то есть сдернула с меня одеяло.
– Давай, одевайся скорее, пока ребята вышли покурить. Разлеживаться некогда.
– Но как же я встану, если меня мутит от малейшего движения?! – Трясущимися руками я застегивала пуговицы, то и дело прислоняясь к стенке и хватая ртом воздух.
– Ничего, это всего лишь ощущения. Все, что в тебе было, ты уже вывернула вчера вечером. Ничего не осталось! Выпей вот водички – легче станет.
Она плеснула мне минералки из стоящей на столе бутылки, и я припала к стакану, словно путник, три дня блуждавший по пустыне и чудом наткнувшийся на живительный источник.
– Чертов Дрюня, ведь я ж ему говорила: не надо мешать шампанское с коньяком и водкой! Так нет же: «Шампусик, шампусик…» Я, говорит, сегодня гуляю, без «шампусика» никак. Вот и догулялись…
«Волшебные пузырьки» вернули меня к жизни настолько, что я смогла напялить на себя все что нужно и даже подняться на ноги, придерживаясь за верхние полки с уже скатанными матрасами. Айседора, посмеиваясь, собирала мою постель.
– Ася, расскажи, что вчера было? Я ничего не помню! Это ты меня раздела?