Жертва
Шрифт:
— Привет-привет, — она говорила. — Уже с людьми не разговариваете?
Вдруг решила, что он нарочно их избегает, осенило Левенталя.
— Просто задумался, — он объяснил, густо покраснев.
— Садитесь. Вы один?
— Один. Мне обещали столик, так что…
— Ах, ну давайте. Садитесь. — Уиллистон отодвинул стул.
Левенталь замялся, Фебе спросила:
— В чем дело, Аса? — И было ясно — еще минута колебаний, и она обидится.
— A-а, ну, Мэри уехала, — он мямлил, — я вообще на еду не налегаю. Забежал что-нибудь перехватить. И вы же почти кончаете…
— Так садитесь,
— Жена уехала! При чем тут? Ох ты Господи!
Левенталь оглядывал ее совершенно белое лицо, густые прямые брови, ровные зубы, выказываемые при улыбке. Из-за грохота пришлось на минуту умолкнуть. Он сел на предлагаемый стул и грузно навалился на столик, когда мимо протискивался официант. Опять приподнялся с озабоченной миной, стараясь поймать его взгляд. Снова сел, уговаривая себя, что не надо так нервничать. С какой стати так из-за них изводиться? Читал меню, прижав руку ко лбу, ощущая влажность и жар под пальцами, давая улечься взбаламученным чувствам. «В чем дело? Почему я должен пасовать перед ними?» Эти мысли его укрепили. Когда захлопнул меню, он был уже в себе поуверенней. Официант подошел.
— Что порекомендуете? — спросил Левенталь.
— Суп, хотите фасолевый суп? Лазанья, можем предложить.
— Я вижу мидии. — Он показал на ракушки.
— Очень вкусные, — сказала Фебе.
— A la possilopo, — записывал официант.
— И бутылку пива; и сначала суп.
— Сей момент.
— Я пробовал с вами связаться, — сказал Уиллистон.
— А? — Левенталь повернулся к нему. — Срочное что-то?
— Да все то же.
— Я получил ваше сообщение. Хотел отзвонить, но не вышло.
— А что такое? — вклинилась Фебе.
Левенталь обдумывал ответ. О семейных событиях говорить не хотелось; получится, что он набивается на сочувствие, да он просто не мог упомянуть о смерти Микки за столом, между делом. От одной мысли мутило.
— Да так, разное, — произнес он.
— Аврал из-за Дня труда? — сказал Уиллистон.
— И это, и личное. В основном работа.
— И что вы в праздники делаете? — Фебе спросила. — Куда-нибудь собираетесь? Нас пригласили на Файер-Айленд [21] .
21
Место отдыха близ Нью-Йорка: пляжи, множество загородных домиков.
— Нет, я никуда.
— Три дня торчать в городе, одному? Бедняжка.
— Я, собственно, не совсем один, — сказал Левенталь спокойно, глядя на нее, — при мне остается ваш друг.
— Наш? — она вскрикнула. Он понял, что задел ее за живое. — Вы имеете в виду Керби Олби?
— Да, Олби.
— Я как раз хотел спросить, — сказал Уиллистон. — Он все еще при вас?
— Все еще.
— Скажите, ну как он? — сказала Фебе. — Я же не знала, что вы насчет него приходили. А то бы не скрывалась на кухне.
— Не знал, что для вас это так важно.
— Ну, так теперь я хотела бы знать, как он? — не отступала она. Интересно, что из его характеристик ей доложил Уиллистон?
— А Стэн не рассказывал?
— Рассказал, но я от вас хочу услышать.
Куда подевалась ее фирменная ровная снисходительность? На скулах проступил легкий румянец, и Левенталь про себя подумал: ну вот, теперь, для разнообразия, и в открытую. Он тянул, боясь, что сейчас взлезет Уиллистон. Официант перед ним поставил зеленые и черные мидии, и он сказал, взяв вилку, как бы взвешивая на руке:
— О, он все мотается.
И приступил к еде.
— Очень он страдает из-за Флоры?
— Из-за жены? Да, он страдает.
— Какой это для него, наверно, был ужасный удар. Вот не думала, что они разойдутся. Все так блестяще начиналось.
Блестяще? — думал Левенталь. И нарочно молчал, подчеркивая, как поразило его это слово. И что она имеет в виду? Да женщина вам так про любую свадьбу расскажет. Что тут блестящего? Это Олби — блестящий?
Он вяло кивнул.
— Я была у них подружкой невесты, если хотите знать, почему меня это так волнует.
— Фебе с Флорой вместе учились в школе.
— Да? — спросил Левенталь не без интереса. Он наливал себе пива. — Я пару раз ее у вас видел.
— А как же, — сказал Уиллистон.
Фебе на краткий миг обрела свой обычный стиль:
— В церкви, помнится, требовалась певица, но пришлось обойтись, из-за будущей тещи. Боялись оскорбить ее в лучших чувствах. Все подсмеивались над ее пеньем. Она тысячу лет проучилась в Бостоне. Дама под шестьдесят, может, когда-то и был голос, но, конечно, к тому времени поизносился. Но она все равно пела. Ну как же, сын женится! Ведь не запретишь. Бедный Керби! Но старушка была прелестна. Поведала мне, что в молодости у нее были дивные ножки, и она ими гордилась, и какая жалость, что приходилось носить длинные юбки! Ах, рановато она родилась!
— Извините за нескромный вопрос, — вклинился Левенталь, — но эта свадьба считалась удачной, то есть для жены?
— В каком смысле?
— Семья одобряла ее выбор?
— У них были опасения. Но я его считала многообещающим. Такой умница, обаятельный. И все так считали. Мне казалось, он всем нашим друзьям даст сто очков вперед.
Уиллистон поддакнул:
— Да, малый башковитый, притом начитанный. Бездну всего перечитал.
— И вдруг все рухнуло. И неизвестно, кто виноват. — Фебе вздохнула и обратила свое длинное красивое задумчивое лицо с замечательными, ровными бровями сперва к мужу, потом к Левенталю.
— Ну, она ведь не виновата, да? — сказал Левенталь. — Жена?
— Нет… — Фебе как-то замешкалась. — Ну чем она виновата? Она его любила.
— Хорошо, она не виновата, тогда кто же? — не отставал Левенталь. — Она от него ушла, так?
— Да, ушла. Почему, мы так и не знаем. Она со мной не делилась. Мы наблюдали, в общем, со стороны. Трудно понять, он же такой чудный.
«Чудный, — презрительно повторил про себя Левенталь. — Блистательное начало! И что эта женщина могла увидеть этими своими глазами? Что позволила себе увидеть? И как это — прекрасно начиналось, много обещало, а кончилось такой дрянью? Нет, конечно, с самого начала было сплошное не то, каждый бы заметил, кто хотел замечать. А Фебе не хотела замечать. И понятно, что Олби боится показаться на глаза Уиллистонам, они о нем такого высокого мнения».