Жертва
Шрифт:
— В прошлом году мы устраивали детский праздник. Это просто невозможно выдержать! В этом году решили собрать взрослых.
— Может, к еде приступим? — спросил Голдстон.
— Надо бы торт сначала поставить, — объясняла миссис Гаркави, — они там в кондитерской подхалтурили. Вся глазурь прилипла к бумаге. Уж мы постарались его привести в божеский вид.
Юлия уже ставила на стол торт о семи свечах. Либби стояла и не отрываясь смотрела на пламя. Глаза — точная копия бабушкиных и дядиных.
— Ну, задувай, мусенька, — сказал Гаркави. — Лучше все сразу, на счастье.
Но Либби потянулась к свечке и пробовала поймать каплю текучего воска.
— Либби, детка, — понукал отец.
— Люди ждут, — взвизгнула Юлия. — Ты в кладовке висеть вверх тормашками захотела?
Девочка
— Чудный дитенок, — шепнул Гаркави Левенталю, и тот кивнул, не отрывая тяжелого взгляда от свечек. Юлия, бабушка целовали Либби.
Ужин начался. Левенталь чувствовал, как одежда шерстит, жмет, рубашка особенно, он расстегнул ворот, шепнул Гаркави: «Шею режет». Но Гаркави уже был захвачен спором, который еще раньше затеял с мистером Бенджамином, теперь сидевшим между Голдстоном и Юлией. Левенталь сразу приметил в прихожей его хромоту, ортопедический башмак. Цвет лица — как у индийца, седеющие короткие кудри, презрительно усмешливые темно-пятнистые губы; в широко расставленные карие глаза подмешано желтизны. Бенджамин был страховой агент, Гаркави нападал на страховые компании. «У Кардозо [22] это же все прекрасно показано. Так что вы еще хотите? Те самые деньги, какие сдирают с клиентов, используют против них». — «Не понимаю, Гаркави, чем один бизнес хуже другого? Тогда уж вам следует сразу против всех них ополчиться. И против правительства. Вы любитель, Гаркави, любитель. Я такие разговоры и от профессионалов слышал. За порядок и за гарантии надо платить. Бывает такая упряжь, бывает другая. Людям нужна упряжь. Эта еще полегче других». «Ах, мой милый, да вы, оказывается, ретроград», — вскипал Гаркави. «Так вы что, вообще против всех банков? против бизнеса?» — не отступал Бенджамин. «О черт, вот именно». — Гаркави уже орал. «Так-с, интересно, какую же вы систему предлагаете?» Улыбка мистера Бенджамина безнадежно окислилась.
22
Кардозо, Бенджамин Натан (1870–1938) — знаменитый американский юрист.
— Прекрати эти пререкания, Дэн, ради Бога, — взмолился Голдстон.
— Хорошо, попробую объяснить доходчивей, — продолжал Бенджамин. — Разве вы не хотите обеспечить тех, кого вы любите? И давайте не будем спорить о том, какая система лучше. У нас — уж какая есть.
— Возможно, и ненадолго. Все может быть сметено за одну ночь, никто ничего не знает.
— Но пока… — перебила миссис Гаркави, — Дэниел, и что ты такое мелешь! Не желаю от тебя это слышать!
— Мама, я говорю чистейшую правду. Бывали и прежде великие системы, и люди думали, что так будет длиться вечно.
— Это вы Инсулла [23] имеете в виду? — спросил сосед слева.
— Я имею в виду Рим, Персию, Великую Китайскую империю!
Мистер Бенджамин пожал плечами:
— Но нам с вами приходится жить сегодня. Если бы у вас был сын, Гаркави, вам бы захотелось дать ему университетское образование. Кто будет ждать Мессию? Расскажу вам анекдот, про один городок в древней стране. Городок лежал в стороне от пути, в долине, евреи испугались, что Мессия пройдет мимо, их не заметит, и построили высокую башню, и наняли городского нищего, чтоб сидел на ней весь день напролет. Вот этого нищего встречает приятель и спрашивает: «Ну, Борух, как тебе твоя должность?» А тот отвечает: «Платят немного, зато, как я понимаю, это постоянная работа».
23
Инсулл, Сэмюэль (1859–1938) — создатель первой монопольной компании коммунального обслуживания, глава других компаний, крупнейший магнат. Был обвинен в мошенничестве и нарушении законов; суд его оправдал, но карьера кончилась.
За столом засмеялись.
— Вот вам и мораль! — крикнул Бенджамин внезапно окрепшим голосом.
Левенталь почувствовал, что расплывается в улыбке.
— Вот именно! — крикнул мистер Каплан, кладя руку Бенджамину на плечо.
Миссис Гаркави вздернула восхищенные брови и прикрыла рот носовым платочком.
— А по-моему, все равно нехорошо, — не сдавался Гаркави, — стращать людей, как вы их стращаете. «Ну-с, а вдруг?» — Гаркави наморщил лоб. — Знаю я, как вы, страховщики, делаете свое дело. Заходите прощупать обстановку. Вот он, за конторкой, за бюро, сидит как огурчик, есть, конечно свои печали-заботы, но в общем и целом все вполне удовлетворительно. И вдруг вы являетесь и говорите: «А вы подумали о будущем своего семейства?» Кто спорит, все люди смертны, но вы ведете нечестную игру, вы жалите в самое больное место. Он и сам об этом одиноко думает по ночам. Кто не думает? Но вы-то его подкапываете среди бела дня! Вы хорошенько его пугаете, и он говорит: «Ах, так что же мне делать?» — и тут-то у вас уже наготове вечное перышко и контрактик.
— Ну, Дэн, — вмешался Голдстон.
Бенджамин огрел его своим желто-карим взглядом, в знак того, что не нуждается в адвокате:
— Ну и что? Им же оказывается услуга. Почему не подготовиться?
— О, смерть! — декламировал кто-то на дальнем конце стола. — Нам не дано предугадать час твоего прихода!
— Вот именно. — Мистер Бенджамин приподнялся, шаркнув своим ботинком. — В том-то и дело.
— Бог ты мой! — взмолилась миссис Гаркави. — Ну что за разговоры на дне рождения! Столько еды на столе! Неужели нельзя найти тему повеселей?
— С похорон на брачный стол пошел пирог поминный [24] …
— О черт, кто там говорит стихами? — крикнул Голдстон.
— Это Бримберг. У него отец умер, и он смог поступить в колледж.
Голдстон улыбался:
— А вы там, посерьезней. Мои кузены, — пояснил он Левенталю, исхитрившись поймать его взгляд.
— Моя мама сама себе сшила саван, — вставил Каплан, блестя перекошенной синью глаз.
— Ну и правильно, такой был обычай, — сказал Бенджамин. — Так все старики делали. И неплохой, между прочим, обычай, как вы считаете, мистер Шлоссберг?
24
У. Шекспир. «Гамлет», акт 1, сцена 2 (перевод Б. Пастернака).
— Тут многое можно сказать, — ответил Шлоссберг. — По крайней мере тогда люди понимали, кто они, на каком они свете, и чего можно ждать. Сейчас они уже сами не знают, на каком они свете, но не хотят сдаваться. Когда я в последний раз был на похоронах, в могилу напихали бумажной травы, чтоб прикрыть грязь.
— Значит, вы на стороне Бенджамина? — крикнул Гаркави.
— Нет, не вполне, — сказал старик, — конечно, у Бенджамина работа такая — людей пугать.
— Так, значит, вы на моей стороне?
Шлоссберг глянул с досадой:
— Тут не вопрос пристрастий. И не надо людям ни о чем напоминать. Никто и не забывает. Просто люди чересчур заняты, чересчур умны, им не до смерти. Понять нетрудно. Вот я сижу тут, а мыслью могу обежать весь мир. Есть ли предел моей мысли? А в следующую минуту я вдруг умру, вот на этом самом месте. Вот и весь мой предел. Но я должен до конца оставаться собой. И каждый, кто умирает, да? Я такой, каким был с самого первого вздоха. Я — не три человека, не четыре. Я один раз родился, я один раз умру. А вы хотите, чтоб в вас было два человека? Хотите быть сверхчеловеком? Может, потому, что человеком быть не умеете? Всем некогда. Каждый, чтоб дело делать, вливается в корпорацию. И вот — один акционер едет в лифте, другой на крыше смотрит в телескоп, третий ест мороженое, а четвертый сидит в кино и любуется хорошенькой мордашкой. Кто же остается? И как может корпорация умереть? Умирает один акционер. А корпорация живет себе поживает, ест мороженое, едет в лифте, смотрит в телескоп и любуется хорошенькой мордашкой. Но само собой, после бумажной травы в могиле уж вся травка будет бумажной…