Жертва
Шрифт:
Левенталь детально разглядел Олби, когда парочка проходила мимо. Вечерний смокинг. Цветок, лихо пристегнутый, свисает на лацкан; шляпа под локтем, широкие плечи задраны, пружинистый, светский шаг. И лоснятся румяные щеки. Он хохотал в хорошенькое, но нервно-суровое лицо спутницы. Кажется, он задорно ее пихал, и очевидно было по положению ее плеч, что она не хочет, чтобы ее пихали.
— Его я не узнала, — сказала Мэри. — Но это Ивонн Крэйн, я совершенно уверена. Сто раз видела фотографии. Неужели не помнишь?
Во втором акте Левенталь весь извертелся, смотрел на ложи. А там — то
Он закуривал сигарету, шаря взглядом в поисках Олби, и тут увидел его на ступенях. Он был один и, тараща глаза, улыбаясь, делал растопыренной пятерней какой-то знак Левенталю — он не понял. Мэри что-то ему говорила. Он, совершенно отупевший, не отвечал. Она повторила. Ей нужна пудреница, у него в кармане лежит. Ей надо в дамскую комнату. Он поскорей вытащил, отдал ей эту пудреницу. Кажется, ее озадачило его лицо, она глянула остро, прежде чем отвернуться.
Когда Мэри поднималась по лестнице, Олби проводил ее округлившиеся формы одобрительным взглядом. Левенталь вышел из фойе. Он чувствовал, что Олби идет к нему, но глаз не поднял, пока не услышал голос:
— Привет, Левенталь.
Этот хрипловатый, сдобный голос с прежней вкрадчивой ноткой, эта броско крупная фигура, белый смокинг — всё действовало Левенталю на нервы.
— Привет, — он ответил, дергаясь.
— А я вас видел, когда мы входили.
— Я думал, не видели.
— Я понял, вам лучше, чтоб я притворился, будто вас в упор не вижу, но я бы себя чувствовал последним идиотом, если б с вами не заговорил… Так вы меня видели, да?
— Да.
— И с кем я был?
— С актрисой? Жена ее узнала.
— А, жена, — сказал он вежливо. — Красивая. Весьма и весьма, даже в таком положении. — Он начал улыбаться, широко, демонстрируя зубы. Подбочась, поклонился слегка. — Мои поздравления. Вы, я вижу, следуете завету: «Плодитесь и размножайтесь».
Левенталь только сухо кивнул в ответ. Олби, кажется, не собирался вредничать, просто сила привычки. Может, он сам над собой смеется, таким странным способом наводит мосты. При ближайшем рассмотрении вид у него оказался неважный. Румянец нездоровый. Маловато игры в веерках, углубившихся возле глаз. Какие-то они выделанные, мятые и пустые. И этот запах виски.
— Вы не очень изменились, — сказал Олби.
— Мне-то зачем было так уж очень меняться.
— A-а, ну да. Ну а я, на ваш взгляд, все тот же?
— Вы всё еще пьете.
— Вот, как увидел вас, всё думаю — скажете или нет. Вы верны себе. — И осклабился, но он, конечно, обиделся. — Нет, я только в компании принимаю, ведь все принимают.
— У вас процветающий вид.
— А-а, — он кинул небрежно, — это слишком сильно сказано — процветающий. Такими словами не бросаются.
— И что вы поделываете?
— В данный момент сопровождаю мисс Крэйн. Журналисты меня числят ее другом, когда вообще удостаивают ее вниманием. Теперь уж она для них не такой лакомый кусочек. Слыхали, наверно. Ну а ей теперь не слишком нужно внимание публики, не то подыскала бы уж кого-то познаменитей. Но ей плевать. Она рада, что кончилась вся эта суетня, можно пожить для себя. Она ведь действительно очень умный человек. Оба мы с нею слегка потерялись на этом бреге.
Опять Левенталь кивнул.
— Да. Она настоящая аристократка. Благородная. Королева, если вы понимаете мою мысль. Кое-кто из этих женщин ведь совершенно теряет человеческий облик, когда популярность уходит. Невесть что вытворяют. Хочется наверстать те годы, что прошли на глазах у публики, я так понимаю.
— Ну… я тоже вас поздравляю, — бормотнул Левенталь.
— Конечно, это не Флора… Моя жена. — Незавершенная улыбка подбавила каплю цинизма к невозможной, ужасной скорби, заполнявшей его взгляд. Левенталь ничего не мог с собой поделать, он его пожалел. — Но у нее свои достоинства…
Последние слова утонули в вое автомобильных гудков. Левенталь не знал, что тут можно еще сказать.
— Я хочу, чтоб вы поняли одну вещь, — сказал Олби. — В ту ночь… я хотел разделаться с собой. Не хотел причинять вам вред. Причинил бы, конечно… Но про вас я не думал. Просто в мыслях не было.
Левенталь засмеялся ему в лицо.
— Так в речку бы прыгнули. Чушь собачья. Зачем болтать? Зачем надо было мою кухню использовать?
Глаза у Олби забегали. Побагровели залысины в светлых волосах.
— Нет, — сказал он тоскливо. — Ну, в общем, я сам ничего не помню. Я, видно, с ума сошел. Когда ненавидишь себя, про всех остальных, видимо, забываешь. — Пристыженный, смеясь над собой, он схватил руку Левенталя, сжал. — Но я хочу сказать, за мною должок. Хотел увильнуть, вот, рассказывал, что только себя собирался уморить. — Он с трудом выдавливал каждое слово. — Не хочу преувеличивать, но и замазывать не стану. Знаю, за мною должок. Я это в ту ночь понял, когда у вас под душем стоял…
Левенталь отстранил его руку.
— И чем вы занимаетесь? Вы актер?
— Актер? Нет, я на радио. По рекламе. Непыльная работенка. Понимаете? Я теперь принимаю жизнь, как она есть. Слез с пони — помните, тогда вам говорил? — теперь я на поезде.
— Машинист?
— Машинист, черта с два! Я пассажир. — Короткий, невнятный смешок. — И даже не первого класса. Я не из тех, кто хоть чем-то правит. И никогда не буду. Давно это понял. Такие, как я, принимают условия тех, кто правит. Ну да ладно! Мир создан мне не совсем по мерке. Что ж тут поделаешь?