Жертвоприношение, Трестман Григорий

Жертвоприношение

2014 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Кровоорошение — черная трава. Жертвоприношение — Божия жратва.

Когда разогнали овец по загонам, и пятились тени, чернея, к углам, и лисы насытились лаем и стоном, и шел звездопад за невидимым склоном, очнулся в шатре праотец Авраам. Всё умерло: запахи, пастбища, реки, безмолвное время упало к ногам, созвездья подняли дырявые веки, один только слух обитал

в человеке, и Голос нездешний возник: “Авраам!” Заблеял баран, заскулила собака, метнулась полевка из тесной норы. И вздрогнул родитель от Божьего знака: «Очнись, и пожертвуй Мне сына Ицхака на каменном пике алтарной горы». Он сына окликнул и без промедленья промолвил Ицхаку: “Со мною пойдёшь, и мы совершим с тобой богослуженье”. На отрока вскинул вязанку поленьев, и в руки взял факел и жертвенный нож. И двинулись оба неторной тропою: отец впереди, а Ицхак позади, и скрылись за склоном – стопа за стопою — и шли по долине, и перед собою глагол услыхал Авраам: «Погоди!» И вскинул глаза Авраам на дорогу, и путника встретил взыскующий взгляд: “Куда ты?” “Молиться единому Богу”. «Назад возвращайся, к родному порогу! Назад, Авраам, возвращайся назад!” “Изыдь, Сатана!” “Авраам, неужели Всеблагий бы требовал жертвы такой?! И сердце, и ум в тебе осатанели, ужели и вправду ты вздумал на деле свой род оборвать богохульной рукой?!” И странный был облик у странника: словно совсем незнакомый, и будто родной, и в лике зеркальном его и бескровном весь мир отразился и сыном, и овном, и Богом, и ангелом, и Сатаной. И сын к роднику наклонился напиться, и ключ окаймил его слёзным венцом — ягнячья мордашка светлела в кринице и голос журчал из хрустальной водицы: “Куда ты спешишь поутру за отцом?” “Молиться!» – видению отрок ответил. И дрожью вокруг отозвались кусты. И агнец шепнул: “А на этом ли свете? Ты знаешь, что ты у отца на примете, и жертвенный агнец не кто-то, а ты?!” И странный был облик животного: словно совсем незнакомый, и будто родной, и в лике зеркальном его и бескровном весь мир отразился и жертвенным овном, и Богом, и ангелом, и Сатаной. И сын обратился к отцу: «А кого же пожертвуем Богу в назначенный срок?” И тот отвернулся: “Нет жертвы дороже, но ведать об этом до срока негоже, Господь себе жертву усмотрит, сынок”. Уже наливалась гора желтизною и вольные тени пошли по горам, и веяло в лица прохладой ночною, и оба на гору взошли под луною, и жертвенник стал возводить Авраам. И молвил отец обреченному сыну: “О, если б Всевышний натешился мной! Потребен безгрешный Ему и безвинный, нам

избранность в дар предлагает Единый единственной, неоспоримой ценой. Но ты предо мною и Богом свободен, и долю свободно свою выбирай. Коль жертвенный жребий тебе неугоден — живи и владычествуй в нашем народе, будь мне утешеньем сердечным, но знай: наш род среди многих племён и народов исчезнет безродной пылинкой в пыли, пускай не сейчас – через многие годы сгорит, как трава, испарится, как воды. Мы наше избранье сберечь не смогли. Но если решишься пойти на закланье, то семя моё – умирающий злак — покроется плотью, оденется тканью, вновь сына Господь мне пошлёт в оправданье, и я нареку его снова Ицхак”… И лезвие к Богу неспешной дугою взошло, и, набрав над плечом высоту, сходило на сына дорогой крутою, пока Авраам под привычной рукою не шею почувствовал, а пустоту. Над щуплой, цыплячьей сыновней гортанью застрял обагрённый восходом клинок. И в узком, невидимом оку зиянье — меж горлом и лезвием – плыло сиянье, и нож превозмочь промежуток не мог. И взгляд патриарха, родителя, мужа — затмился – и умер, прозрел – и воскрес нелепо, беспомощно и неуклюже, как будто случайно, как будто бы вчуже уткнулся в пустыню прозрачных небес: “Я сына в душе пожалел!.. Всё пропало!.. Что я натворил, вероломный дурак! Отныне Господь объявил нам опалу! И честь, и величие нам не пристало!.. А может…Сыночек! Родимый! Ицхак! Давай Милосерду докажем на деле, что слабость невольная – временный срам!” И нож подхватил, и воздел на пределе отчаянья…корни ногтей побелели… Но ангел открылся: “Не смей, Авраам!” И странный был облик у ангела: словно совсем незнакомый, и будто родной, и шел к Аврааму он с ликом бескровным, и шел к Аврааму он с жертвенным овном, и ангел был Саррой – законной женой… Ужели и впрямь отменилась кончина, и небо довольно таким платежом, и нас вдохновляет веками картина, где видит родитель под лезвием – сына, и ангела – сын над отцовским ножом? И с радостью нам повторяет преданье седого сюжета лихой поворот… …Но если пошел Авраам на закланье, восприняв без спора Господне заданье, то, значит, он сына убил наперед. И Бог приговор свой не переиначит, не мучают Бога кошмарные сны, и срок наш земной – от заклания сдача, и каждого жертвой Всевышний назначит за горечь Своей изначальной вины. И слово Господне, и букву Закона жена не исправит по воле своей. Не ведает Бог материнского лона. И матери вечно несут отрешенно Всевышнему пепел своих сыновей.