Жертвы дракона (сборник)
Шрифт:
— Отчего он такой синий, — шептала Милка, — а она серая?
— Я убил ее, — сказал Рум старший не без некоторой тайной гордости.
— Ты не попал, — возразила Милка с оттенком прежнего задора.
— Шш… — шипели соседи, — молчите!
Но проходила минута, и Милка снова задавала вопрос:
— А отчего они скакали?
Дило тоже был тут, но поместился поодаль.
Еще со вчерашнего дня дети сгорали от любопытства и приставали к нему с расспросами во всех промежутках праздника. Но Дило хмурился и отвечал коротко: «Отстаньте».
Он старался заснуть, но не мог.
Глаза его сами открывались и устремлялись в темноту; осенняя ночь была черна, как пещера. Кругом было тихо, дети молчали, но ему начинало казаться, будто что-то маленькое, неуловимое, крадется за его спиной. Он вздрагивал и оборачивался, но того уже не было сзади. Оно проходило теперь впереди, как серая тень. Оно постоянно меняло форму, съеживалось и расширялось, было, как головка одуванчика и даже как пушинка, потом становилось, как клуб перекати-поля, бегущего по ветру, тотчас же бежало само, на длинных бессчетных ногах, как серый паук, и глаза у него были, как яркие уколы, алые и злые. Оно поднималось на воздух и металось, как нетопырь, проплывало мимо, как серая сова, и задевало его мягким крылом по лицу.
Он вздрагивал и просыпался. Было темно и тихо. Только дождь шумел снаружи. Дождевые струи тянулись прямо, как нити, шуршали дробно и монотонно. А оно опускалось на землю и становилось пушистым, как мех, и шуршало по земле мягкими лапками и двигалось прямо, как нить. Только глаза сверкали, как алые искры.
Голова Дило опускалась ниже, и оно останавливалось и вдруг без всякого усилия меняло размеры и становилось горой. Крутая спина вырастала и вставала, как вал, над темным ущельем, алые камни огненных глаз сверкали загадочным блеском, серая голова тянулась вперед с разинутой пастью. Он делал страшное усилие и просыпался с криком. Все становилось иным. Вместо ущелья была лощинка за пещерой и вместо серого Река — серая крыса.
И сам он тоже был иной — измененный, слабый и крохотный, как муха, и серая крыса казалась ему, как прежде, горою. Это был тот же Рек, пламенноокий и страшный. Он глядел на Дило своими страшными глазами и тянулся к нему с той же разинутой пастью.
До самого утра грезил Дило, и только когда поздний рассвет забрезжил на востоке и осветил расселину, он упал на землю и заснул, как мертвый. И отошли от него и Реки, и крысы, и страшная смерть, витавшая над стойбищем. Но только сон его был тяжелый и черный, как преддверие смерти.
Вместе с рассветом Анаки проснулись и закопошились у пещеры. Но наступившее утро было для них печальнее минувшего вечера, ибо не все поднялись с сырого ночлега. Пенна Левша, старшая сестра Дило, не могла подняться с места. Она осталась под каменным кровом, прижалась к стене, как раненый зверь, и не отвечала на вопросы.
Map вышел из пещеры, но другие посмотрели на него и отшатнулись в страхе. Он как будто распух и стал толще, и вдруг сделался странно похожим на своего друга-соперника Несса. И лицо у него было такое же синее. Глаза у него были пьяные от Хума неведомой заразы. Он шел, спотыкаясь и держась за голову руками, потом уселся у скалы и стал покачиваться из стороны в сторону с каким-то странным жужжанием. Не то он пел, не то стонал.
Рея-Волчица нашла у своей груди младенца мертвым. Ее недаром звали в племени Волчицей. Она была вне себя от горя и ярости. Она подбежала к пещере, высоко неся в руках маленький трупик, и сунула его к самому носу Черного Юна, ночного колдуна.
— Ты жертву требовал, — крикнула она, — с Реком твоим. Нате, жрите!..
Юн молча принял маленький трупик и внимательно осмотрел его.
На вялой шейке были два маленьких черных пятнышка.
— Это знаки Дракона, — сказал Юн, — теперь сами видите.
— Ну, пойдем, — сурово напомнил Спанда. — Найдем, узнаем…
Юн хотел что-то ответить, но в это время к пещере подошла его дебелая подруга с Мышонком на руках. Ее сытое лицо было встревожено. Мышонок хныкал и держался руками за голову.
Юн схватил своего сына и стал жадно рассматривать его тельце. Никаких знаков не было. Но глаза у него были мутные, и щеки горели неестественным румянцем.
Юн сердито оттолкнул жену, прижал ребенка к груди и стал бегать по площадке перед пещерой.
— Мышонок, не плачь, — говорил он каким-то сдавленным голосом. — Не надо хворать. Мы в лес пойдем, зайца поймаем. Пусть зайчик хворает.
— Идем к Дракону, — напомнил Спанда.
— Прочь! — крикнул яростно Юн. — Ночью пойдем, в темное время…
— В лес! — крикнул он еще раз, подхватил одной рукой копье, другою — бубен, посадил ребенка на плечи и крупными шагами скрылся в ближайших кустах.
В этот день не было больше умерших, но захворали еще две женщины, — русоволосая Илеиль и Санния, уже пожилая, в волосах у которой были снежные нити.
Женщины внесли больных в пещеру и положили у огня. Только Map остался снаружи сидеть у скалы, несмотря на холод.
Юн вернулся из лесу, когда смеркалось. Он нес Мышонка у груди, завернутого в плащ. Мышонок спал.
Тучи на небе стали редеть, бледный месяц тихо поднимался с востока.
— Идем, — сказал Спанда, — я тоже бубен возьму.
— Не надо, — сурово возразил Юн и отбросил свой собственный бубен с явным презрением.
— Какие дары? — спросил Спанда.
— Не надо даров, — сердито буркнул Юн. Он постоял с минуту в нерешимости, сжимая в объятиях спящего младенца, потом решился и передал его Юне. И тотчас же с угрозой поднес к ее лицу свой крепкий кулак.
— Если не сбережешь — убью, — сказал он отрывисто.
Он не взял даже копья и вместо того подхватил кремневый топор, тяжелый, с длинной ручкой, помахал им в воздухе и сунул за пояс.
— Идем, Спанда.
— А Дило где? — спросил старик. — Он должен показать путь.
Они отыскали Дило на прежнем месте, под каменным навесом. Дило все еще спал, и все усилия растолкать его остались безуспешными.
— Хоть место назови, — настаивал Спанда.
Дило подымал голову, мычал что-то и снова падал на землю.