Жесткая посадка
Шрифт:
— При условии, что заключенные узнают, кто я и что здесь делаю. А они не узнают.
Губы начальника тюрьмы вытянулись в тонкую линию.
— Я имел в виду не только заключенных. То, что я позволил вам находиться в своей тюрьме, наводит на мысль, что я не доверяю моим людям. Но у нас все основано на доверии, мистер Шеферд. Это единственное, что отделяет порядок от анархии.
Шеферд промолчал. Гозден сознавал, что среди его подчиненных вполне мог быть человек, помогавший Карпентеру управлять своей ориентацией из-за решетки.
— Меня это не радует, мистер Шеферд. Совсем не радует.
— Сочувствую.
Шеферд
— Вы хоть представляете, в какое опасное положение ставите меня? — продолжил Гозден, постучал по стеклу, и рыбки метнулись в глубину аквариума. — Если заключенные узнают, что среди них полицейский, вспыхнет бунт.
— По-моему, из нас двоих мне угрожает большая опасность, — заметил Шеферд.
— Думаете, на вас все и закончится? — усмехнулся Гозден. — Значит, вы совершенно не понимаете, как функционирует исправительное учреждение. — Он презрительно фыркнул и сел за стол. — Ваша цель — выяснить, что у Карпентера на уме?
— Он саботирует наше расследование. Мы хотим узнать как.
— Исходя из того, что ему помогает один из моих людей?
Шеферд пожал плечами.
— Я готов рассмотреть любую версию. Но если учесть, что телефонные разговоры и переписка Карпентера контролируются, остается не так много вариантов.
— Его семья. Адвокаты. Врачи.
— Врачи?
— У него проблемы с позвоночником, и его каждую неделю посещает остеопат. Дантист ходит в два раза чаще.
— Я думал, что в тюрьме есть собственные доктора.
— Очевидно, состояние его спины и зубных каналов требует более квалифицированных специалистов. У вашего мистера Карпентера первоклассные адвокаты, а в законе о правах человека от тысяча девятьсот девяносто восьмого года множество удобных лазеек. Говорят, в суде его будет представлять сама Чери Бут [4] , так что мы решили не чинить ему препятствий.
Наконец Гозден указал на стул:
— Садитесь. Прошу вас.
Внезапно его лицо стало усталым. Он провел рукой по лбу и протер глаза.
4
Чери Бут — супруга премьер-министра Великобритании Тони Блэра, королевский адвокат, один из лидеров британской юриспруденции в области прав человека.
— Простите меня за брюзжание, но это чертовски стрессовая работа, и я не люблю, когда мне указывают люди, которые понятия не имеют, что такое тюрьма строгого режима.
Шеферд сел и произнес:
— Поверьте, мне это тоже не нравится. Но вам объяснили, что делает Карпентер — и что он уже сделал?
— Я предложил перевести его в другую тюрьму. Посадить в Белмарш.
— И что вам ответили?
— Надо оставить его здесь. Из чего, видимо, следует, что они подозревают утечку внутри тюрьмы.
Шеферд кивнул. Перевод Карпентера не решал проблемы. Оставив его в тюрьме Шелтон, они могли найти паршивую овцу и определить круг лиц, которые выполняли для Карпентера грязную работу на воле.
— Вы ведь тоже начинали надзирателем? — спросил Шеферд.
Гозден мало походил на человека,
— Что, заметно? Я обошел все площадки тюрьмы Паркхерст. Проработал там шесть лет. Потом меня перевели в неохраняемую тюрьму, но я сбежал. Вернулся на остров Уайт, стал главным надзирателем и получил степень в заочном университете.
— Эта работа не для меня, — сказал Шеферд.
Он пытался поставить себя на место Гоздена, но не хотел кривить душой. Стресса у секретных агентов было не меньше, зато они получали хорошую порцию адреналина и удовольствие от схватки с плохими парнями. Тюремные надзиратели, наоборот, следили за тем, чтобы ничего не происходило, и старались сохранить статус-кво. Их работа никогда не заканчивалась. Стоило одному заключенному выйти за ворота, как на его месте появлялся новый. Шеферд сомневался, что у него хватило бы выдержки и терпения сделать карьеру в тюрьме.
— В нашей работе есть свои достоинства, — возразил Гозден. — Можете мне не верить, но большинство надзирателей любят свое дело. По крайней мере поначалу. К тому же многие наши заключенные искренне раскаиваются и хотят изменить свою жизнь.
— В ваших словах я слышу «но», — промолвил Шеферд.
— К сожалению, с годами даже самые лучшие надзиратели превращаются в циников, — вздохнул комендант. — Их окружает море грязи, они видят ВИЧ-инфицированных уголовников, которые режут себя и нарочно разбрызгивают кровь, лезвия бритв, подброшенные в суп оторванные уши. Вы знаете, что все охранники носят пристегивающиеся галстуки? На тот случай, если за них ухватится заключенный. В наши дни все преступники знают свои права, от тюремных правил до закона о человеческом достоинстве. Что еще хуже, надзиратели часто не чувствуют поддержки сверху. Если комендант не стоит за них на все сто процентов, они начинают сомневаться, следует ли им и дальше играть по-честному. Может, все эти правила не так уж обязательны?
Гозден встал и принялся расхаживать по комнате.
— Когда вы спрашиваете меня, не берет ли кто-нибудь из моих людей взятки, что, по-вашему, я должен отвечать? Мой долг их защищать. — Он остановился. — Вы понимаете, о чем я говорю?
— Разумеется, — ответил Шеферд. — В любой работе так. Партнер всегда на первом месте. Потому что, когда запахнет жареным, только он прикроет твою задницу.
Гозден кивнул.
— Но бывают и плохие полицейские, — добавил Шеферд.
— У нас есть парочка таких. По сорок пятой статье. Продажные полицейские, много лет получали на взятках.
— Когда полицейский становится плохим, нельзя закрывать на это глаза.
— Но я и не собираюсь, — начал оправдываться Гозден. — Я только сказал, что нельзя огульно обвинять моих сотрудников. Если выяснится, что один из них взяточник, ноги его здесь не будет, это я вам обещаю.
— Вот и отлично.
— Но если что-нибудь пойдет не так и вы поставите под угрозу моих людей, я вас сразу вышвырну. И мне плевать, что подумают бонзы из министерства. Это моя тюрьма.
Шеферд промолчал. Он знал, что у Гоздена нет полномочий прекратить эту операцию, но он мог сделать его жизнь невыносимой. Одно слово, и его легенда лопнет. Тогда ему не останется ничего другого, как выйти на свободу.