Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Но царевна Наталья женской своей натурой, проницанием сердцеведки понимала: царь для той Анны Моне был как бы журавль в небе, он был слишком огромен и непомерен для простой мещаночки, а тут подвернулся пруссак — синица в руки, человек простой, немецкий да вдобавок с положением. И схватилась за него нимало не мешкая.
Да и братец Петруша недолго досадовал, одну за другой переменял, случалось, собственной племяннице юбки задирал, пока не наткнулся на Марту-Катерину. Служанка-то она служанка,
Женщина, прямо-таки по мерке царской скроенная! Носила его на себе радостно, не уставая и не жалуясь, была редкой выносливости, удивляя и радуя Петра. И что ещё восхищало: каждый раз переменялась, умела быть иной, отдавалась своему повелителю как бы заново.
Вспыхивал возле неё жарким пламенем, разгорался и был неутолим. Столь великой жадности давно не испытывал — позабыл про всех своих метресок. Даже стал опасаться: кабы не истощиться, не иссякнуть, кабы не приковала к себе мягкой, но липучей бабьей цепью...
А когда стала рожать Катерина, и вовсе к ней прилепился. Стало быть, была плодна, а это тоже в радость. Стало быть, родит наследника, может, и не одного — выбор будет. И почал серьёзное думать. И были те думы неотвязны. Они настигали его в самых неподходящих местах: в Адмиралтействе, средь стружек и тюканья топоров, либо в токарне, любимом его прибежище, а то и средь сидения консилии, в кругу пышных париков и не менее пышных стариков...
Стоял на самом краю. И предстояло сделать последний шаг.
Заробел.
Отчего-то не мог в одиночку. И вот наконец разрешилось!
— Садись, Алексей, в ногах правды нет.
— Не смею при особе монарха в токовой торжественный момент.
— Садись, говорю! — и Пётр пригвоздил его к креслу. — Итак, ты сказал, я сделал. А то ведь всё стоял, подъявши ногу, а ступить не решался. И с царями таково бывает. А теперь, коли молвил ты слово мужское, верное, решился я. И зальём мы то решение...
На крытом зелёным сукном столе стоял штоф, три кружки, сбоку притулилась чернильница, в стакане — перья, лежала стопа бумаг.
Пётр хлопнул в ладоши. Раз, другой, третий. Явился заспанный денщик.
— Не хлопай очами — принеси яблок мочёных. Чего стоишь — более ничего не надобно, ступай.
Не прошло и минуты, как полная миска яблок стояла на столе, дразня обоняние запахами смородинного листа и той терпкой кисловатой свежестью, от которой сводит скулы и рот наполняется слюной.
Пётр поднялся. Голова его едва не касалась потолка. Он сказал голосом умягчённым против обычного:
— Теперь шагнём. Тяжек был приступ, шагнём легко. Ну, благословясь!
И он богатырскими глотками осушил кружку.
Морщины
— Тяжело мне сие далось. Более всего непереносимо осуждение церковное, его же предвижу. Иерархи наши сего не перенесут. Однако заставлю! — И Пётр коснулся кулаком столешницы. — Царь-де второбрачный да на простой девке оженился, на лютерке... Знаю я их песни. Бог есть любовь. И брак есть любовь. Брак мой нынешний освящён детьми: Катерина мне двух дочек принесла.
Улыбнулся умягчённой улыбкой, вспомнив, и добавил:
— Мои. Нашего, нарышкинского роду...
Замолк Пётр, брови снова сошлись на переносице, выпуклые глаза расширились — размышлял о чём-то заботившем.
— Первое дело — митрополита Стефана перебороть: упрям старый козёл, Авдотьин радетель он тайный, понеже явно страшится гнева моего. Второе же дело — соблюсть закон християнский. Брак есть таинство, перед отъездом к армии должно совершить венчальный обряд.
Осмелел Макаров — вино развязало язык:
— Как же быть, государь? Царь венчается принародно, в Успенском соборе, обряд сей свершает сам патриарх, тот же Стефан, яко местоблюститель. Обойти сего не можно...
— Обойду! — Пётр тряхнул головой, весь взъерошился, глаза же глядели весело. — Здесь, в Преображенском, и обойду.
И, прочтя в глазах Макарова недоумение, смешанное с недоверием, прибавил:
— Обвенчает нас духовник здешний отец Ювеналий, в церкви нашей домовой, а в свидетели поставлю тебя да сестрицу Наталью.
— Осмелится ли? — усомнился Макаров. — Узнают — запретят, а то и расстригут и в монастырь сошлют на вечное покаяние. Царя-де венчал самодурственно, невежественно, пренагло, не сказавшись прежде митрополиту.
— Царёвой волей венчал. Мне важно Господнее установление соблюсть, быть чисту перед Богом. Я почему на сию дерзость покусился? — Таким доверительным, открытым Макаров царя не видел. — Мне голос был: прилежаны-де вы друг другу. Лучшему-де не бывать. Я и сам так чувствую.
— Знамо: вышняя воля, от ней не открестишься.
— Так оно, так, — произнёс Пётр с видимым облегчением. — И отлагать сей обряд не будем: дел много, да и ехать надо.
Послали за царевной Натальей. Она выслушала брата молча, а потом неожиданно приникла к нему и расплакалась.
— Полно, Наташа, полно. Будто ты не ведала, будто сердце тебе не сказало.
— Да-да, — торопливо отвечала Наталья, меж тем как Пётр неумело отирал ей щёки кончиками длинных загрубелых пальцев. — Один токмо отец Ювеналий испужается: статочное ли дело — венчать-де царя не соборно, а келейно.