Жестокая правда одного дня Ивана Денисовича, рассказанная самим Солженицыным
Шрифт:
Видимо, «особость» этого лагеря заключалась в том, что в нем отбывали наказание «политические».
Но и первая версия, – о наличии особых условий содержания заключенных в лагере, – верна. Эти условия и показал Солженицын.
Здесь мне представляется крайне значимым вот какой аспект. В данном случае не важно, что в лагере находились и невинно осужденные, по сфабрикованным делам, как нам показывает Солженицын. Нет, само по себе это крайне важно! Нельзя допускать, чтобы наказывали невиновных. Лучше не наказать десять виновных, чем наказать одного невиновного. Я убежден в этом. Здесь для меня важно то, как именно, – по описанию самого Солженицына, – согласно
Уголовники не представляли угрозы строю. Они существовали при всех строях и системах. И их деятельность: воровство, кражи, разбой, даже убийство, не могли создать угрозу безопасности именно строя. К ним относились как к «оступившимся», как «тяжелому наследию царского режима», но, в принципе, как к тем, кто может исправиться, и кому в СССР не закрыт путь к честной жизни. Наоборот, он был поощряем.
Поэтому логично, что «политические», пособники внешнего врага, для советского строя, государства и Родины, – ибо во время войны с внешним врагом Родина и государство – это одно и то тоже, – должны были подвергаться более суровым наказаниям, чем воры.
Надеюсь, что каждому понятно, что издевательства над заключенными есть и в тюрьмах самых демократических стран, в том числе – и в США. Наверное, многие знают и помнят о тех издевательствах в американских тюрьмах надзирателями над заключенными, сведения о которых просочились в Интернет? Но ведь демократия Америки от этого не стала менее демократичной. И уж наверняка в законодательстве США нет разрешения на издевательства над заключенными надзирателями. А надзиратели, совершающие такое, просто нарушают закон, становясь преступниками. Так при чем здесь тот или иной строй? Важно то, как законодательство самого строя относится к той категории заключённых, которая, согласно самому законодательству этого строя, является врагом этого строя.
И мне интересно рассмотреть, как к политическим и внешним врагам относилось советское законодательство по описанию самого Солженицына. Именно законодательство, а не конкретные люди из числа администрации лагеря, хотя это тоже не лишено интереса, тем более, что Солженицын про это рассказывает.
Описание особых условий в этом Особлагере мы встречаем уже в первых абзацах произведения:
«…Да и где тут угреешься – на окне наледи наметано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней».
И на протяжении всей повести эти условия так или иначе упоминаются. Солженицын пишет:
«… Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцбытгородок». А Соцбытгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить. Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведешь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение…
… Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в нем Шухов право на два письма . Последнее отослал он в июле, а ответ на него получил в октябре… В Усть-Ижме, там иначе был порядок, пиши хоть каждый месяц …».
Вот
«… вот приказ по баракам – перед надзирателем за пять шагов снимать шапку и два шага спустя надеть… Сколько за ту шапку в кондей (т.е.,– карцер) перетаскали, псы клятые…
…Вспомнил Шухов, что хотел обновить номерок на телогрейке… Номер нашему брату – один вред, по нему издали надзиратель тебя заметит, и конвой запишет, а не обновишь номера впору – тебе же и кондей…
…. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином…».
Но и прием пищи тоже «не курорт»:
« Сидеть в столовой холодно, едят больше в шапках, … вылавливая разварки тленной мелкой рыбешки из-под листьев черной капусты и выплевывая косточки на стол…».
Или вот это:
«А заключенные, уже одетые во всю свою рвань, перепоясанные всеми веревочками, обмотавшись от подбородка до глаз тряпками от мороза , – лежат на нарах поверх одеял в валенках и, глаза закрыв, обмирают».
И в разговорах заключенных эти особые условия упоминаются:
«…Ты, Ваня, восемь сидел – в каких лагерях? – Кильдигс перечит. – Ты в бытовых сидел… Вы номеров не носили. А вот в каторжном восемь лет посиди! Еще никто не просидел».
Хотя в этом отрывке разговора, который приводит Солженицын, прямо не сказано, что Особлагерь, в котором находится Шухов, является каторжным, но по некоторым косвенным деталям и контексту понятно, что этот лагерь является каторжным. А условия каторжного лагеря более жестокие, чем условия бытового. И слова заключенного Кильдигса, что «еще никто не просидел» должны, видимо, означать, что заключенные умирают, не прожив этих восьми лет. И сам Солженицын пишет:
«… А конца срока в этом лагере ни у кого еще не было».
Ко всему этому – постоянные обыски заключенных: и при выводе на работы, и при возвращении в барак. Причем обыски производились на улице и в мороз.
В общем, жизнь заключенного в Особлагере, – по описанию Солженицына, – совсем «не сахар». Люди живут в холодном промерзшем бараке. Жестокость администрации лагеря не знает пределов: за малейшую, – даже ей самой придуманную, – провинность сразу отправляет заключенного в холодный карцер, после десяти суток нахождения в котором заключенный гарантированно заболевает туберкулезом. А если наказание в пятнадцать суток, то это – смерть. И двадцать минут времени «для себя» – во время приема пищи. И мало шансов на то, что кто-нибудь сможет до конца просидеть весь срок в таком лагере и выйти на свободу, – особые условия не позволят.
Такую вот мрачную картину рисует нам Солженицын. И сколько вздохов по этому поводу у тех, кто видит в Солженицыне борца с тираническим коммунистически-советско-сталинским режимом; кто ставит ему памятники и возлагает цветы к нему; кто рассказывает в школе детям о том, что Солженицын – это светоч свободы, гигант мысли, отец российской демократии, несгибаемый борец за свободу личности; человек, прошедший застенки сталинских лагерей и не сломавшийся»; и протчая, и протчая, и протчая.