Жестокая реальность
Шрифт:
– Быстро по местам, - кричал лейтенант.
Он подгонял пулеметчиков взглядом, нервно наблюдая за тем, как их дрожащие, скорее от холода, чем от страха, руки заправляют пулеметную ленту. В таких случаях обычно оказывается, что после нескольких выстрелов пулемет заедает. Лейтенант не выдержал и сказал "Огонь" раньше, чем пулеметчики приготовились к стрельбе.
Прозвучал дружный, раскатистый залп. Дождь прибил пороховой дым к земле. Все опять промахнулись. Показалась четвертая цепочка.
– Чертовщина, - зашипел лейтенант.
– Вы что, стрелять разучились? Он, очевидно, забыл, что несколькими секундами ранее сам не мог ни в кого попасть.
А потом затарахтел пулемет. Этот звук был приятен. Он успокаивал и походил на утробное
– Цельтесь в головы, - приказал он.
– Похоже, у бошей под шинелями доспехи.
Энтони поймал прицелом мухообразную голову германца, отдав предпочтение левой глазнице, затаил на миг дыхание, чтобы оно не мешало стрельбе, и плавно нажал на курок. Отдача толкнула прикладом. Энтони сжал зубы. У него на плече уже образовался внушительный синяк, постепенно из синего превращавшийся в бурый. Глазница германца треснула, расплескалась пластмассовыми осколками вперемешку с кусками костей, ошметками кожи и кровью. Бош остановился, словно не понимая, что с ним случилось. Его руки выпустили винтовку. Она упала в грязь. Германец хотел потрогать разбитую глазницу, руки дернулись, поднимаясь вверх, но в это время его ноги подломились и он наконец-то повалился. На все это ушло несколько секунд. Энтони даже начинал подумывать, а не загнать ли пулю в правую глазницу боша, чтобы немного ускорить этот процесс.
Пулеметчики щедро поливали цепочку огнем. Второй номер едва успевал направлять ленту, а у наводчика, скорее всего, уже начали покрываться волдырями ладони, потому что корпус пулемета сильно нагрелся. Вода в нем начинала закипать. От пулемета потянулся столб пара, мешавший прицеливаться. Германцы даже не пытались пригнуться к земле и ни разу не залегли, чтобы спрятаться и переждать убийственный поток пуль. То ли они были так фанатичны, что смерть для них ничего не значила, то ли уверены в собственной неуязвимости, но скорее всего они просто ничего не соображали, накачавшись перед атакой шнапсом. Впрочем, в этом случае они обычно горланили песни, подбадривая себя и пряча страх.
Дождь немного охлаждал пулемет. Возможно, именно из-за этого вода в нем так пока и не выкипела, но пар мешал пулеметчикам, застилал глаза, и они долго еще не видели результатов своей стрельбы.
Пули превратили шинели в лохмотья, а тела рвали в клочья, как будто это чучела, набитые соломой, так же не чувствующие боли. А потом пулемет наконец-то замолчал. То ли заклинило, то ли он перегрелся, выяснять времени не было. Пар быстро рассеялся, и пулеметчики, к своему ужасу, увидели всего лишь в нескольких метрах впереди себя германских солдат.
Энтони поймал в прицел новую мишень, но за долю секунды до того, как он хотел уже нажать на курок, залп сделали германцы. Они стреляли, как ковбои в американских вестернах - не прицеливаясь с уровня живота, а поэтому их пули были не опасны, пройдя примерно в полуметре над окопами. Боши оказались никудышными стрелками. Видимо, у германцев стало так плохо с резервами, что они бросили на прорыв необстрелянные части. Впрочем, для того и нужно пушечное мясо, чтобы принять на себя поток пуль, который в ином случае мог бы достаться на долю более подготовленных солдат. Энтони вновь выстрелил, но промахнулся. Пуля скользнула по каске германца, оставив на ней сверкающую серебром бороздку. Бош замотал головой. Наверное, его слегка оглушило. Ему осталось ждать смерти всего лишь миг, но вдруг Энтони замер. Краем глаз он заметил, что уже убитый им германец вновь поднимается. Он встал на четвереньки и стал шарить руками по земле, отыскивая утонувшую в грязи винтовку. Грязь забила ее дуло, забралась в спусковой механизм, а это значило, что для стрельбы винтовка сделалась бесполезной, но у нее был штык, и в рукопашной она еще могла пригодиться. Рука Энтони задрожала. Он не мог больше заставить себя выстрелить. Германцы по-прежнему шли медленно. Теперь они могли бы и побежать.
– Гранаты, - прохрипел лейтенант. Он сорвал голос.
Солдаты побросали гранаты, припали к земле. Она содрогнулась. В окопы залетели запах гари, комки земли и куски человеческих тел. Когда дым растворился, оказалось, что первой цепочки бошей уже не существует. От нее остался лишь один солдат, у которого были оторваны обе руки. Германец не потерял сознания, очевидно из-за болевого шока, и теперь стоял даже не раскачиваясь, вмерзнув в землю, как языческое божество. Он упал, когда до него докатилась вторая цепочка и кто-то толкнул его, выведя из равновесия. Англичане закидали гранатами и ее. Эффект был такой же, но это были последние гранаты.
Энтони обязательно бы бросился бежать. Но они упустили время, и теперь немцы, какими бы плохими стрелками ни были, перебьют их как на охоте, стоит англичанам только выбраться из окопов. В спину очень легко стрелять. Оставалось лишь подороже продать свою жизнь. А впрочем, кому она нужна?
– Примкнуть штыки, - опять прохрипел лейтенант.
Из пореза над левой бровью у него сочилась кровь, но дождь быстро смывал ее, так что кровь не успевала даже свернуться. Лейтенант был энергичен и бодр, казалось, что он принял какой-то наркотик. Он успел справиться с дрожью в голосе, а судя по тому безумному огню, который разгорался в его глазах, взводный уже начинал видеть смерть и отблески ада. Лейтенант слишком много времени уделял изучению действий русских офицеров, видимо, вообразив, что и ему лихой штыковой атакой удастся разогнать противника.
"А, пропади все пропадом. Может, повезет". Рывком Энтони толкнул свое тело из окопа, когда услышал приказ о наступлении. Он поскользнулся и чуть было не повалился обратно. Если бы он стал задумываться и прислушиваться к свисту пуль, то, скорее всего, так бы и не решился покинуть укрытие. Энтони выиграл бы не более пары минут, но это слишком мало, чтобы успеть насладиться жизнью. Главное теперь ни о чем не думать, тогда и не заметишь, как придет смерть. Он завыл протяжно, как воет волк на луну, резко выбросил руки вперед, забыв о том, что германец в броне, и вспомнил об этом, лишь когда его взгляд наткнулся на иссеченную пулями шинель. Энтони подумал, что штык, если не сломается, так обязательно затупится, но шеффилдская сталь легко, с приятным чавканьем вошла в тело германца на всю глубину до ствола, потому что Энтони по глупости вложил в удар слишком много сил, гораздо больше, чем было необходимо. Штык вышел из спины германца, который теперь был похож на большую муху, нанизанную на булавку. Его руки беспомощно вздрагивали.
Когда-то в детстве Энтони собирал коллекцию насекомых, гоняясь за жуками с сачком, а потом подолгу разглядывал добычу, прежде чем заколоть ее булавкой и спрятать в специальной коробочке. Но этого увлечения хватило всего лишь на одно лето. Оно походило на болезнь типа простуды, от которой быстро излечиваешься, так что вскоре он забросил это занятие, а коллекцию раздарил знакомым и поменял на конфетные вкладыши или оловянных солдатиков.
Энтони хотел вытащить штык, но не успел, потому что в эту секунду германец наконец-то выстрелил. У него был автомат.
Энтони показалось, что очередь длится целую вечность и очень долго пули разрывают ему грудь и входят в живот. Он почувствовал боль лишь от первых из них. Она вспыхнула мгновенно, как огонь на облитых бензином дровах, но следующие пули ее погасили. Энтони отбросило назад. Из груди немца выскользнул штык, чистый, блестящий, совсем не испачканный кровью, будто она уже давно вытекла из других ран и на новые не осталось ни капли. Но ее вообще не было, а лоскуты шинели лишь обгорели.
Энтони успел увидеть, как ранили лейтенанта - в горле у того что-то заклокотало, забулькало, изо рта потекла кровь, и он рухнул на землю, уткнувшись лицом в грязь, хотя ноги его все еще продолжали двигаться вперед. По телу пробежала судорога, а когда взводный застыл, его поза напоминала позу раба, припавшего к ногам своего хозяина.