Жестокие истины (Часть 1)
Шрифт:
Элиот этого разговора не слышал. Он был занят интересным делом старался боковым зрением угадать, что сейчас делает Альгеда. Посмотреть ей прямо в глаза у него не хватало духа. Но успехи его были невелики. Тогда он избрал другую тактику: подставил под голову ладонь и так, из под опущенных пальцев начал подсматривать за купеческой дочкой. Альгеда не отрывала глаз от своей тарелки, и почти ничего не ела; если ее кто-нибудь спрашивал о чем-то, она отвечала, едва шевеля губами. Но щеки ее полыхали алым румянцем, и это тоже не укрылось от глаз Элиота.
– Доча, поди сюда!
– крикнул вдруг купец на
Альгеда вздрогнула от неожиданности и беспомощно посмотрела на отца.
– Ступай!
– подтолкнула ее мать, - Ступай, коли тятенька зовет!
Альгеда неуверенно подошла к отцу:
– Что вам угодно, тятенька?
– Поднеси-ка гостю дорогому водки: нашей, перцовой!
– сказал тот веселым голосом и откинулся на спинку стула, - Да не робей ты!
За столом стихло. Двадцать человек, затаив дыхание, смотрели, как Альгеда неловко наполнила чарку и поднесла ее на блюде к мастеру Годару.
– Будьте здравы, господин Рэмод, - сказала она, еще больше покраснев.
Мастер Годар с укором посмотрел на хозяина. Но тот, развалившись на своем стуле, только зубы скалил. Отказать купцу - значило его смертельно обидеть. Делать было нечего, и мастер Годар взял чарку с блюда.
– И ты будь здорова, Альгеда.
Водку он выпил мелкими глотками. Рон Стабаккер, не отрываясь следил за ним, и когда лекарь поставил чарку обратно, даже крякнул от удовольствия.
– Вот это по-мущински!
– сказал он, улыбаясь, - А то, слыхал я, подольники пить не умеют. Теперь знаю - умеют не хуже нашего!
– Ну, ступай, ступай, доча...
– прогудел купец, повернувшись к Альгеде и похлопал ее пониже спины.
Постепенно горница снова наполнилась гамом. Элиот окаменел, сжимая под столом кулаки. Аршан, обглодав свою кость, теперь с причмокиванием высасывал из нее костный мозг. "Хоть бы он прикончил ее поскорее!" - подумал Элиот со злостью и перевел взгляд на купца. Тот сидел, довольно отдуваясь и поглядывая на остальных.
– Пойду!
– сказал он громко, - Что-то в сон клонит! А вы трапезничайте, не глядите на меня. Мать, разбудишь, как солнце крышу тронет.
Ступая тяжело - сразу на всю пятку, - купец ушел. Элиот только этого и ждал. Пробормотав что-то, он выбрался из-за стола и вышел на двор. Уши его горели, но не от стыда. Он не мог понять, что такое с ним творится. Почему его так разозлила эта сцена с чаркой? Со всего размаха треснул он кулаком по бревенчатой стене, и только эта боль отрезвила его.
– Коней надо выгулять!
– сказал Элиот, - Второй день в стойле.
Отчего это вдруг он решил сделать работу за Аршана, он не мог объяснить. Но решение было принято, и Элиот поспешил в конюшню. Рыжий мерин с черным ремнем вдоль хребта, по кличке Лакпут, всхрапнул, увидев его. Он чувствовал, зачем пришел человек, и в нетерпении рыл копытом землю. И потому, вопреки обыкновению, охотно взял железный мундштук в зубы.
– Застоялся, бедолага, вижу, - сказал Элиот почти ласково, - Погоди, сейчас...
Выгул, огороженный покосившимся забором, находился на заднем дворе усадьбы. Исклеванная подковами, утрамбованная земля звонко гудела под конскими копытами. Лакпут, кося лиловым глазом на хозяина, то и дело порывался сорваться в галоп, и тогда Элиоту приходилось его осаживать. Он давно заметил девичью фигурку у ограды, и наверное, поэтому, хмурил брови и строже, чем надо, покрикивал на мерина. Изо всех сил старался Элиот не смотреть в ту сторону, и только святой Йоб знал, каких усилий это ему стоило. Солнце, перевалившее зенит, палило нещадно; вскоре Элиот пропитался потом, как мышь, но не останавливался - он не мог остановиться! Сама эта мысль была ему ненаввистна; он предпочел бы загнать коня, да и себя вместе с ним, чем бросить свое занятие. И чем дольше это длилось - тем больше Элиот понимал, что выхода из тупика, в который он угодил, не существует. И тем более неожиданным для него оказался вопрос:
– А верхами ездить ты умеешь?
Внутренне Элиот сжался, но лицо его оставалось таким же хмурым и невозмутимым.
– Умею.
– Я совсем не умею, - вздохнула Альгеда и поправила волосы, - Я просила тятю научить, да он говорит, что не женское это дело. И конюхам нашим запретил. Расшибешься, говорит...
Тут только Элиот позволил себе остановить уставшего уже Лакпута, и признался:
– Да я так только, немного... Сам в прошлом году в седло сел.
– А меня научишь ездить?
– спросила Альгеда.
Элиот задумался. Потом сказал с сожалением:
– Нет, не могу: отец твой рассердится, еще собаками затравит.
– Да он ничего не узнает! Мы же ему не скажем, правда?
– Ну, не знаю...
– колебался Элиот.
Но Альгеда его уже не слушала. Свойственным всем женщинам чутьем, она поняла, что никуда этот странный долговязый парень теперь не денется.
– Давай завтра, хорошо? Тятя в город уедет, матушка в церковь, на погост, в усадьбе совсем никого не будет.
И Элиот сам удивился словам, которые слетели с его губ:
– Ну, давай...
Почти всю ночь не спал Элиот. Сначала просто валялся в душной жаркой постели, потом сел возле окна и долго слушал, как верещат сверчки и лают собаки. Забылся он только под утро, и был разбужен зычными криками Рона Стабаккера, который собирался в Кравен. Несколько минут купец распекал под его окном нерадивого слугу, который проспал зарю и не напоил скотину. Слуга что-то бубнил в ответ. Потом всё это закончилось, но через минуту купец снова раскричался, теперь на другом конце двора. Элиот, заложив руки за голову, валялся на соломенном тюфяке и изнывал от невыносимой привычки всех кравников орать по утрам. Больше всего он боялся, что в двери сейчас возникнет мастер Годар и своим обычным тоном, не терпящим возражений, объявит, что сегодня они отправляются в какие-нибудь Смердяницы, где вдруг объявился мужик, страдающий подозрительным поносом, похожим на дизентерию.
И Элиот решился на вещь, которая раньше просто не могла бы прийти ему в голову. Очень осторожно, стараясь поменьше шуметь, спустил с тюфяка ноги и потянулся к штанам. Завязывая тесемки на поясе, он внимательно прислушивался к крикам купца, которые теперь доносились с конюшни. Потом раздалась плюха, отчаянно взвыла собака, и голос Рона Стабаккера сказал кому-то:
– Под ногами путаешься, з-зараза!... Хьяльти, эту, вороную запрягай! Зачем второго?
– и так обернемся. Небось, не в Терцению едем.