Жестокие истины (Часть 1)
Шрифт:
– Приходите завтра, - сказал он людям, - Нынче не принимаем.
К нему протиснулся грузный человек в дорогом камзоле. Он взял Элиота за локоть и заглядывая ему в глаза, заговорил:
– А, может, поглядит меня лекарь-то? Шею, милый человек сводит, аж до печенок достает! И щеку дергает, как зараза. Сочтемся, довольный будете!
И он многозначительно позвенел мошной.
– Завтра!
– повторил Элиот тускло и захлопнул дверь перед носом человека с больной шеей.
Он быстро приготовил учителю кофе, и подлил немного холодной воды, чтобы осела гуща. Мастер Годар взял кружку обеими
– Временами мне кажется, что этот поток никогда не иссякнет, - говорил он, глядя на огонь в камине, - Я один, а их - бесчетное множество! И каждый ждет от меня чуда, будто я сам бог! Но это же не так! Возможности мои ограничены, и ограничены весьма существенно. Медицина - дорогое искусство, как это ни печально! Большинство моих пациентов может предложить мне лукошко яиц или ситцевый отрез, но к чему мне они? Нужны средства на лекарства, на инструменты, на прокорм лежачих больных, на жалованье санитарам! Голова действительно, хитрый человек, теперь я лучше понимаю позицию Уорта. Но как им откажешь, этим несчастным! А я ведь должен не только о них думать, но и науку не забывать! Три недели я не притрагивался к книгам! И что из этого проистекает? То, что я не продвинулся по стезе знаний и на пядь вперед!
Элиот рассеянно слушал. С недавних пор между ними установились такие отношения, которые обычно возникают у единомышленников. Мастер Годар уже не пытался играть роль строгого учителя, хранителя тайных знаний, как было совсем недавно. Элиот перестал благоговеть перед ним, хотя уважал его по-прежнему. Это было внове для него - и он с радостным изумлением обнаружил, что учитель видит в нем человека, равного себе. Раньше он ни за что бы не подумал так откровенничать с учеником, а вот теперь - пожалуйта!
– сидит себе, потягивает кофей, и жалуется на жизнь.
– Вам следовало бы ограничить прием тремя днями в неделю, - сказал Элиот.
– Да, пожалуй, - вздохнул учитель, - Видимо, придется, в самом деле, сокращать часы. А иначе работать невозможно.
Он допил кофе, перевернул чашку вверх донышком, и сказал задумчиво:
– У нас есть час с четвертью, чтобы потратить его на осмотр лежачих: потом я зашиваю грудной свищ у булочника. Всё, за работу.
Как обычно, у дверей их ждала кучка просителей, и, как обычно, Элиот категорическим голосом велел им явиться завтра. Мастер Годар, болезненно морщась, поспешил на больничную половину: он не любил отказывать. Первой по счету была комната с чахоточными: самая большая и самая населенная. Здесь стоял тяжелый сырой дух: испарения от немытых тел и сладковатый запах крови. По стенам метались отблески от факелов; дым втягивался в отверстия под потолком. Чахоточная была буквально забита людьми, которые лежали рядами по пять-шесть человек. Как по команде Элиот и мастер Годар натянули на носы шарфы, пропитанные камфорой.
– Сколько сегодня умерло?
– спросил негромко мастер Годар у тощего санитара.
– Двое, - ответил тот, - Кузнец с улицы Трех Трактиров и бродяжка какая-то...
Мастер Годар одного за другим обходил больных: щупал пульс, оттягивая веки, заглядывал в зрачки, и быстро шел дальше. Некоторые, с отсутствующим взглядом, больше походили на тряпичных кукол; другие, стараясь сдержать кашель, робкими голосами просили его о чем-то. Около одного больного с залитой кровью рубахой, мастер Годар стоял особенно долго.
– Что такое!
– раздался вдруг его резкий голос, - Этот умер часов пять назад!
Санитар растерянно хлопал на лекаря рыжими ресницами.
– Уберите!
Как только они покинули это скорбное помещение, лекарь сорвал с лица шарф и сказал, задыхаясь:
– Я совершенно бессилен! Самое большее, что я способен делать в таких условиях - это играть роль священника. Вторую неделю пытаюсь наладить собачью диету, да разве мыслимо с кравенским-то снабжением! Смертность ужасающая, добавил он удрученно, - Четверо умирают, а пятого, недолечившегося, я вынужден выпускать, и он за полгода заразит еще четверых. Третьего дня явился ко мне один богач, я посоветовал ему поехать в Поарван на серные воды - самое действенное средство от чахотки. Но остальных-то в горы не отправишь! Каждый из них требует долгого и упорного лечения, но у меня нет столько времени.
– Вы делаете всё, что можете, - сказал Элиот.
– Да-да... Идем.
В следующей комнате они были встречены отчаянной руганью:
– Мясники!
– кричал каменщик, мотая бычьей шеей, - Не будь я связан - я бы и одной рукой придушил вас, как жабанюк поганых! Чтоб вас, как и меня на столе зарезали! Чтоб черт вас сожрал! А-а, больно-то как! Куда мне, однорукому, теперь податься, коновал? Как шесть ртов прокормить?
На другой кровати, испуганно подобрав под себя ноги, сидел подросток и круглыми, как у совы, глазами, смоторел на бушующего каменщика.
– Не будь меня - ты от антонова огня давно сгорел бы!
– ответил, еле сдерживаясь, мастер Годар, - Предпочитаешь, чтобы тебя баграми на костер сволокли?
– Это почему на костер?
– спросил озадаченный каменщик.
– Никогда не видал, как от антонова огня умирают? То-то же...
– И нечего тут про шесть ртов уши нам полоскать. Будто не знаю я, что Гильдия каменщиков своих в беде не бросает, - добавил Элиот хмурым голосом.
Каменщик задумался, наморщив низкий лоб. Дернул плечом, перехваченным тугой веревкой:
– Развяжите!
– Буянить дальше будем?
– спросил мастер Годар.
– Ладно... Банкуйте, дьяволы!
Санитар споро снял веревки. Однорукий сел в кровати, морщась и растирая затекшее плечо.
– Культяпку дашь свою посмотреть?
– спросил лекарь дружелюбно, - А нет так я пойду.
– Глядите, ваша милость, чего там...
– улыбнулся каменщик.
Мастер Годар уверенно заголил плечо с могучими плитами мышц, и стал ловко разматывать присохшие бинты. Каменщик, тихо шипя сквозь стиснутые зубы, прерывисто говорил:
– Осерчали на меня, ваша милость - прощения прошу. Я дурной мужик, кровь в голову бросится - буром пру. А тут рука... Вот странная штука: вы мне ее оттяпали, а я ее чувствую! И вроде как кулак у меня сжатый!
– Это ничего, ничего...
– сказал мастер Годар и поманил Элиота пальцем, Поди сюда, юноша... Что видишь?
Рана, черная от запекшейся крови, по краям оделась молодой розовой пленочкой, стягивавшейся к середине.
– Гной весь на повязку сошел, - то ли спросил, то ли ответил Элиот.