Жестокие истины (Часть 1)
Шрифт:
У него бред!
– догадался Элиот. Он приложил ладонь ко лбу мастера Годара. Так и есть. Лоб был горячий - достаточно горячий, чтобы человек начал бредить.
– Бросьте... гриб жизни - это миф, - продолжал свой призрачный спор лекарь, - Миф, уверяю вас.. Знаете, что... что сказал Солив? Он сказал:... Человек... беги досужих слухов и домыслов... Они подобны чуме, которую разносит ветер... м-м... забыл... Забыл, как дальше... Вот вы упрекали меня в ереси... а ведь гриб жизни суть прямая ересь... ересь, посягающая на сущность самого Господа... Как? А разве... не бог... единый бессмертен в теле?.. Святой Николус... куда уж святей... и тот погребен на дне морском... Что -
Элиот замер, весь обратившись в слух. Теперь только дошло до него, что дорогой Боэм - это не кто иной, как Портуаз. Мастер Годар разговаривал с мертвецом: разговаривал о Книге! Элиот всё ниже склонялся к его губам, но и лекарь говорил всё тише, а паузы становились всё дольше. Наконец, он умолк, тяжело дыша.
– Элиот!
– позвал он вдруг, делая попытку подняться, - Передай Орозии... что на меня готовить не на... до... Сегодня я ужинаю... у господина... Дрюйс...
Лицо Элиота дрогнуло. Что же это на него нашло? При чем здесь Книга? Вот о ком думать надо: об этом человеке, сгорающем в бреду! О том, как жар сбить, как гангрену не допустить думать надо! Ведь он, возможно, умирает сейчас, а ты, идиот, сразу обо всем забыл: стоило тебя поманить дурацкой книжонкой, все тайны которой и мизинца учителя не стоят!
На лбу лекаря выступили капли пота, и Элиот машинально стер их тыльной стороной ладони. Он приподнял одеяло, чтобы посмотреть, что там, и тут же в нос ему ударил тяжелый, теплый запах гноя. Обе руки мастера Годара были перевязаны. Не перевязаны даже - а так, - небрежно обмотаны тряпками, которые, к тому же, сбились на запястья. Под тряпками угадывались короткие дощечки, которые, судя по всему, играли роль шин. На левой руке пальцы вздулись и стали похожи на толстые вареные сосиски. Это был отек, спутник гнилой крови: слишком явный, чтобы ошибиться. Элиот, страдальчески наморщив лоб, глядел на руки лекаря, такие умелые и сильные когда-то, а сейчас бессильно лежавшие вдоль тела. Они вместе убили его! Сначала переломали кости, а потом наложили эту зверскую повязку. И неважно было, как распределялись роли; неважно, кто жалел, а кто ненавидел. Тонкий, великолепный инструмент был сломан, и это навсегда.
Он тяжело поднялся и вышел наружу. Голова у Элиота шла кругом, и ему пришлось залепить себе пощечину, чтобы встряхнуться. Надо было добыть дров, вскипятить воду. Он мало что мог сделать: промыть рану, удалить отмершие ткани... Может, удастся сбить жар. И в то же время Элиот понимал, что всё это несущественно. Смерть была внутри лекаря: пока она затаилась и терпеливо ждала своего часа. Организм еще сопротивлялся, хотя это была почти безнадежная борьба. Но мастер Годар учил его: сражайся с болезнью до последнего, даже когда знаешь, что усилия твои напрасны. Ибо всегда остается малый шанс, что жизнь победит. Но Элиот не верил в него.
Чтобы не бегать лишний раз, он наломал в груде ящиков столько дров, сколько мог унести. Он не догадался захватить с собой веревку и вынужден был зажимать верхние доски подбородком. Идти пришлось наощупь, так как ничего, кроме неба, затянутого серой мглой, Элиот не видел. Только в самый последний момент он скорее почувствовал, чем заметил дверной косяк, и затормозил, едва не чокнувшись с ним лбом. Это происшествие подействовало на парня странным образом: почему-то он развеселился. Иногда так бывает: человек утешается малым. Еще минуту назад дома, снег и само небо сливались в одну невнятную мерзкую кляксу. Но вот, поверх кляксы ложится встреча с косяком. И оцепенение покидает Элиота. Он с грохотом сваливает дрова на пол, волочит дребезжащую жаровню поближе к войлочной постели, топочет ногами, и вообще, совершает массу ненужных телодвижений. Это глупо, конечно, но он почему-то уверен, что смерть не терпит ни шума, ни суеты.
И в самом деле, смерть, как будто, отступила от своей жертвы. В очередной раз скользнув глазами по лежащей в углу фигуре, Элиот застыл, превратившись в сосульку. Правый глаз мастера Годара был широко открыт, и этот глаз смотрел на Элиота.
– Ты пришел, - еле слышно сказал мастер Годар. Губы его почти не шевелились, он как бы выталкивал слова из себя вместе с воздухом.
– Это хорошо, что вы проснулись!
– обрадованно ответил Элиот, - Теперь дело пойдет на лад!
– Я тебя не успел остановить тогда... Мое обещание Стабаккеру... Так было надо...
Элиот торопливо кивнул головой. Меньше всего ему хотелось выслушивать оправдания лекаря. К чему? С тех пор столько всего случилось...
– Погодите, я вскипячу воду и промою ваши раны. Жалко, спирта нет.
– Попробуй порох...
– посоветовал мастер Годар.
Элиот снова кивнул и вытащил свой неизменный нож. Щепя доску на тонкие лучины, тревожно поглядывал на мастера Годара: как он?
– Кто вас так, учитель?
– спросил Элиот.
– Солдаты... Увидели раненых... обезумели... Я вмешался... да... видно Николус дураков метит... Перебили руки... чтобы знал, кого лечить... Неплохой урок, а?
– он попробовал улыбнуться, но улыбка разбудила боль, и он закряхтел, - Булочник... тот самый, со свищом... помог... Помнишь?.. Как... по части булок - не знаю... а с медициной у него скверно...
Парень едва не ляпнул, что с удовольствием поотрывал бы булочнику руки, но вовремя сообразил, что говорить так не следует.
Он быстро вскипятил воду в латунной кастрюльке, которую нашел на полке среди флаконов и бутылей с разными жидкостями. В одном из флаконов оказался винный спирт, и настроение у Элиота сразу пошло в гору. Это, конечно, не сравнить со спиртом, который гонят терценские аптекари, но в засуху и град дождь. Пока всё складывалось исключительно удачно; впервые в Элиоте проклюнулся робкий росток надежды.
Лучше бы он так не думал...
Повязки, задубевшие от свернувшейся крови, Элиот вспорол ножом. Правая рука лекаря казалась совсем целой, и только взопревшая под бинтами кожа указывала на то, что с ней не всё благополучно. Очевидно, неумелая помощь булочника никак не повредила бы и левой руке, если бы перелом был закрытым. Но он был открытым - и сломанная кость торчала наружу, пропоров в этом месте кожу. Рука вздулась и покраснела - языки опухоли подбирались к самому плечу.
– Помоги мне!
– сказал мастер Годар, - Хочу взглянуть...
Элиот осторожно поддержал его за плечи, пока лекарь молча разглядывал свою рану.
– Опусти.
Элиот подчинился.
– Может, дренаж?
– спросил он неуверенно.
– Поздно.. Ампутация - и та... Кровь разнесла заразу по всем... членам... Удивительно, что мозгу... еще удается сохранять трезвость суждений... Скоро... агония...
Он говорил так, как будто речь шла не о нем. Как будто кто-то другой лежал здесь, а сам мастер Годар просто ставил ему диагноз - один из тысяч. Элиоту стало не по себе. Как он может? И, словно прочитав его мысли, лекарь добавил: