Жестокие мили

«Мы узники тюрьмы из снега и льда. Последний корабль уплыл, и теперь наша небольшая община, оставшись один на один с ветрами, тьмой и холодом Севера, может рассчитывать только на собственные силы».

«Ном кроникл»

Кертис Уэлч был единственным на сотни миль врачом в этом позабытом богом краю у Берингова моря, и за прошедшие восемнадцать лет он часто наблюдал внезапный, как это бывает на Севере, приход зимы. Здесь было только два времени года: зима и Четвертое июля.

С июля по октябрь Берингово море свободно

ото льда и Ном открыт для пароходов и шхун, приплывающих из Сиэтла, который находится в 14 днях пути. В начале ноября море замерзает и свет еле сочится с неба. «Виктория», первый пассажирский пароход, прибывающий весной, и последний, отплывающий осенью, разгружается и отправляется на юг, а город остается отрезанным от мира, если не считать единственной проложенной собачьими упряжками тропы, которая связывает город с внутренними районами Аляски.

Внезапно наступает жестокий холод со снежными буранами, которые длятся по нескольку дней, изоляция становится почти полной, а это способно сокрушить даже самую сильную душу. Каждую осень половина жителей покидала город одним из последних рейсов и не возвращалась до весны. Но Кертис Уэлч оставался. Он так и жил здесь все время, если не считать недолгой медицинской практики на Большой земле во время Первой мировой войны. Уэлч полюбил Аляску сразу, как только приехал сюда в 1907 году, и это чувство только окрепло с годами. Теперь ему было пятьдесят, его золотистые волосы побелели, но остались такими же пышными. Он ждал, когда же наконец закончится массовый исход и уже ничто не помешает его уединению.

До Нома трудно добраться не только зимой. Это точка на карте последнего «фронтира» Америки – Аляски, занимающей площадь почти 600 тысяч квадратных миль. На одном ее конце, юго-восточном, находится столица Джуно и область не замерзающих круглый год гаваней. На другом, северо-западном, – Ном. Аляска – земля контрастов. На западе, на Тихоокеанском побережье, действующие вулканы извергают клубы дыма, а на востоке над фьордами нависают глетчеры величиной с Род-Айленд. В глубине суши над бескрайними лесными просторами вздымается до облаков высочайший пик Северной Америки, гора Мак-Кинли.

В начале 1920-х годов Ном был самым отдаленным поселением на северо-западе Северной Америки. Он расположен на два градуса южнее Полярного круга, на южном берегу полуострова Сьюард – насквозь продуваемой ветрами полоски суши длиной 200 миль. От Нома до Сибири ближе, чем до любого крупного города Аляски, а чуть севернее в ясный день можно увидеть за Беринговым проливом Россию.

Из своей скромной угловой квартиры на втором этаже над «Майнерс энд мерчантс бэнк» на Франт-стрит Уэлч и его жена Лула наблюдали, словно из первых рядов партера, за приготовлениями города к зиме. «Виктория» уже ушла, а последний в навигацию 1924 года пароход, «Аламеда», приплыл с зимними запасами для города. Он глубоко осел в воде в полутора милях от берега. Ближе суда подойти не могли без риска напороться на прибрежные мели.

На Франт-стрит, идущей вдоль берега моря, бригады портовых грузчиков-эскимосов разгружали суда и складывали на берегу коробки с фруктами и морожеными индейками, горы угля и ящики с маслом и чаем. Работали весь день напролет, а иногда даже ночью. Телеги, запряженные лошадьми, и тачки двигались по Франт-стрит к огромным деревянным складам на берегу Снейк-ривер

в западной части города. Здесь было достаточно места, чтобы разместить запасы для почти 1500 жителей Нома, равно как и для многих из десяти тысяч жителей Аляски, живущих в разбросанных там и сям деревнях и поселках на полуострове Сьюард, и не только там.

Город сделался торговым центром региона, и многие аляскинцы приезжали сюда зимой, чтобы сделать разнообразные покупки – от скобяных изделий до штор или угля. Если они заболевали, то рано или поздно попадали под опеку Уэлча и его четырех медсестер в больнице «Мейнард-Коламбус», где было 25 коек и лучшее медицинское оборудование на северо-западе Аляски.

В дни, предшествовавшие отплытию последнего корабля, жизнь на Франт-стрит била ключом. Деревянные мостовые поскрипывали, а тротуары прогибались из-за непрерывного движения к берегу и обратно.

Дети возвращались домой из тундры с полными ведрами ягод, которым предстояло превратиться в варенье или, еще лучше, в наливки, что формально было запрещено с тех пор, как в стране был введен сухой закон. Старатели, которые все лето искали золото в холмах неподалеку от Нома, возвращались в резиновых сапогах выше колен и шерстяных бриджах и, сидя в гостиницах или кафе, дожидались погрузки на корабль. Те же, кто собирался зимовать здесь, меняли свои ботинки на теплую, непромокаемую местную обувь, которая именовалась муклуками.

Эскимосы, постоянно жившие в Номе, обитали в полутора милях к западу от города, на острове Сэндспит в устье Снейк-ривер. Они готовились к зиме так же, как и веками до этого. Мужчины, у которых не было работы в Номе, брали сети и спускались вниз по реке к морю, где ловили лосося или гольца, а женщины своими изогнутыми стальными ножами, улу, распяливали рыбу на сушилках, чтобы она вялилась на холодном морском воздухе.

Зима в этом году запаздывала, однако работа на Франт-стрит, на берегу и в магазинах не прекращалась ни на минуту. Мужчины прибивали на место оторванные доски и якорили дома канатами, чтобы их не снесло ветром. Жители заделывали дырки в стенах, готовясь к предстоящим метелям, а солдаты гарнизона береговой охраны США вытаскивали на берег флотилию номских яликов, шхун и лихтеров.

Арктический лед медленно приближался к узкому Берингову проливу, ледяной покров начал формироваться и в прибрежных районах Берингова моря. Оно казалось «океаном мокрого снега, который тяжело падал на песок, разбрызгивая повсюду ледяную эмаль», написал житель Нома, натуралист Фрэнк Дюфресне.

Стоявший на палубе «Аламеды» капитан знал, что скоро ему придется отступать на юг, иначе корабль будет раздавлен надвигающимися льдами. Пора было задраивать люки и посылать на берег четкий сигнал: либо поднимайтесь на борт, либо оставайтесь зимовать.

Гудок эхом отозвался на берегу, последний лихтер подплыл к кораблю, забрал груз и вернулся на берег. Якорь был поднят, дым повалил из труб «Аламеды». Нос парохода начал медленно разворачиваться к югу, и все в Номе глубоко вздохнули.

Теперь они остались одни, по крайней мере до весны.

– Мне показалось, что на борт старой посудины ухитрилась подняться половина жителей Нома, – вспоминал Дюфресне. – У меня было такое ощущение, словно я остался один на плавучей льдине… Это был худший день за все мое пребывание на Аляске.