Жестяной бор
Шрифт:
— Телефон?
— Сорок семь — сорок семь — сорок семь. Очень легко…
— Да.
— Послушайте, Ольвик… Андрис… Вы мне так ничего не объяснили… но даже не это главное. Что мне делать — теперь? Я не… я боюсь…
— Я бы на вашем месте уничтожил запись. От вас не отвяжутся, пока она есть.
— Да кто? Ради бога — кто?
— Считайте: наркодеры — раз, леваки — два, научная разведка, она же фонд Махольского…
Доктор поднял ладонь, слабо защищаясь, отгораживаясь:
— Всё-всё-всё… Боже, боже — зачем всё? За что?
— Вы никого никогда не трогали — и вдруг?..
— Но я действительно никого не трогал! Я лечил людей, я лечил… а, да что там говорить…
— Один диск в вашем сейфе в «Паласе». Под охраной. Второй — у меня. Решайте. Уничтожить?
— Не знаю… Наверное, да. Да. Уничтожить. И что бы я вам потом ни говорил…
— Код сейфа?
— День недели, помноженный на позавчерашнее число. Пароль «Эрмитаж 792».
— Хорошо.
— Еще с неделю ничего не будете чувствовать.
— Потом можно будет возобновить?
— Да, конечно…
— Хорошо. Заберите вот это, — и Андрис стал вынимать из сумки золотые шестиугольные пластины. Доктор смотрел на него со странным выражением.
— Я думал, вы их реквизируете, — сказал он.
— Сами разберетесь, — сказал Андрис. — Где оригинал, где копия, где ваше, где не ваше… Все — сами.
— Спасибо вам, — сказал доктор.
— Ну, что вы, — сказал Андрис. — Одно удовольствие — работать такие номера…
«Это ты». — «Да, Хенрик, я». — «Я знал, что ты позвонишь». — «Не сомневаюсь». — «В чем?» — «В том, что ты знал, что я позвоню». — «Ну, так я тебя слушаю». — «Глеб умирает. Он уже без сознания. Врач говорит, что он протянет еще сутки или двое, но в сознание больше не придет». — «Да, я уже в курсе». — «Ты в курсе… Зачем все это?» Андрис даже остановился. Взять Хенрика за галстук и спросить: «А зачем все это?» И можно даже не брать за галстук, а просто спросить… и послушать, что он скажет в ответ… а он скажет, я не сомневаюсь, и через полчаса я буду верить, что у него не было другого выхода, и у меня не было другого выхода, и у страны не было… Сукин ты сын, подумал Андрис, нет, я все понимаю, но не до такой же степени… или до такой? Или все так плохо, что ему не до сантиментов? Он ухватился за мысль: что все так плохо, — и стал раскручивать ее, прекрасно зная, что делает это только ради того, чтобы чуть притушить обиду…
План «Парнас» — и спецподразделение с тем же названием — начали свое существование два с половиной года назад, когда УНБ, негласно проверяя деятельность КБН, наткнулось на интересную закономерность: операции КБН против транспортантов и торговцев наркотиками всегда приводили только к росту цен и, как следствие, к росту преступности в регионе операции; количество же наркотиков на рынке, несколько уменьшившись вначале, затем резко увеличивалось и зачастую даже превосходило первоначальное. Число лиц, принимающих наркотики, уменьшалось не более чем на одну четверть — только за счет иррегуляров, — зато доходы наркомафии вырастали в пять-десять раз. Тогда УНБ, пользуясь своей неограниченной властью в округе Кавтаратан, удалило оттуда подразделения КБН и через подставных лиц выбросило на рынок большое количество наркотиков, ранее конфискованных у контрабандистов. Цены резко упали, число наркоманов увеличилось на десять-пятнадцать процентов, число иррегуляров — на шестьдесят процентов, зато уровень преступности, характерной для наркоманов, сократился в шесть раз. Неожиданно для всех поехали вниз показатели смертности среди самих наркоманов: случаи передозировки почти исчезли, абстинентных синдромов не стало совсем. Проведенная научная экспертиза подтвердила напрашивающийся вывод: процент лиц, склонных к приобретению химических зависимостей, есть величина относительно постоянная, и принимать меры к снижению процента практически бессмысленно. Усилия следует направлять на то, чтобы ущерб обществу от наличия в нем этих лиц был минимальным. Конечной целью проекта «Парнас» было установление порядка, при котором каждый зарегистрированный наркоман мог, проходя регулярные медицинские осмотры, получать необходимую дозу за очень умеренную плату. У государства появлялся еще один канал пополнения бюджета, отпадала необходимость содержать армию агентов КБН, резко снижалась преступность… Поскольку общественное мнение в стране, а тем более за рубежом, оставалось достаточно консервативным, проект «Парнас» предусматривал поначалу создание подпольной, хорошо законспирированной альтернативной сети торговли наркотиками — специально для того, чтобы сбивать цены, вытеснять традиционные мафиозные структуры и, в конечном счете, полностью завоевать рынок. Чтобы иметь достаточное количество наркотиков, руководство проекта «Парнас» вошло в контакт с «Подразделением Асаф» эльверской секретной службы; «ПА» занималось тем, что пресекало — очень жестоко — распространение наркомании в самом Эльвере (за хранение минимальных количеств наркотиков или сырья для них расстреливали без суда) — и посредничало в поставках наркотиков, в основном кокаина, в Европу и Америку. Ходили слухи, что на территории Эльвера существуют государственные плантации коки, на которых работают заключенные. Пользуясь отношениями партнерства с УНБ, эльверская секретная служба очень быстро создала сеть легальных и полулегальных проэльверских левацких молодежных организаций, служащих прикрытием для профессиональной
Впереди был очередной пост: два броневичка, козлы с колючей проволокой, пулеметные гнезда из мешков с песком, — и Андрис, заранее вынув из нагрудного кармана пропуск — «Повсюду, с правом ношения оружия» — сцепил руки на затылке и стал приближаться к настороженно всматривающимся в него спецназовцам. Те стояли спокойно — может быть, еще ничего не знали.
…А интересно, знал Хаппа, что к чему? Мог знать — все слишком уж на поверхности… слишком уж? Да — бери любого торчка, поговори с ним по-хорошему… Может быть, забыли, как это — по-хорошему разговаривать? Может быть… Наверное, знал. И даже Присяжни, наверное, знал. Он вообще знал куда больше, чем хотел показать — но что-то такое иногда проскакивало… А ведь совершенно все равно, знали они или нет. Никакой разницы. Главное, что я теперь знаю все. И знаю, зачем я здесь. Подсадная утка по кличке Андрис…
Узнав о том, что приезжает эмиссар какой-то там международной ассоциации торговцев наркотиками, кристальдовцы развили такую бурную деятельность, что засечь ее не составило никакого труда. Были установлены динамическая и информационная структуры «Руки Эльвера», выявлено номинальное и фактическое руководство, документально доказана организованная террористическая деятельность… Для Верховного суда достаточно, и не просто достаточно, а с избытком: доказательства связей с иностранными спецслужбами предъявлены, конечно, не будут… спецслужбы разберутся сами между собой.
А то, что пропустили такой удар — так это только нокдаун… нам это трын-трава… Хаппа отряхнет прах со своих ног и пойдет дальше… сколько их там сгорело? Несколько сот…
А дальше?
А что дальше — мы будем знать через шесть часов, когда Марина и доктор Линдерман… доктор выехал сразу, как только Андрис назвал имя Хаммунсена — давно, ой, давно я до него добираюсь, говорил он, натягивая потертую кожаную куртку, где там ваша машина, эта? — о-о, никогда не ездил на броневиках… Во дворе госпиталя раненые лежали на носилках ровными рядами, над ними соорудили какие-то навесы, дождь не попадал, но ветер, ветер… Андрис прошел мимо — как сквозь строй. Все, кто мог смотреть, смотрели на него. Тони лежал на четвертом этаже; этаж охранялся полицейским постом — два пожилых, черных от усталости сержанта с автоматами подпирали собой дверь — даже в самый острый момент Присяжни, а потом сменивший его подполковник федеральной полиции Пратт не снимали пост — хотя теперь это не имело, наверное, никакого смысла. В палате на четверых лежало тринадцать человек, пробраться между койками было почти невозможно. Повязка на голове Тони пропиталась кровью — хирург сказал, что так надо, пусть оттекает, не пугайтесь. Глаза были открыты. Когда Андрис попал в поле его зрения, он сморщил лицо в улыбке.
— Привет, — сказал Андрис. — Молчи. Говорить буду я.
— Х-х-х… — выжал из себя Тони. — У-ить-са…
— Увидеться? — переспросил Андрис. Тони согласно мигнул. — С ней? — Тони опять мигнул. — Очень сложно. В городе особое положение, проход только по пропускам. Дня через два — можно будет устроить. Хорошо?
Тони молчал, глядя в потолок. Потом чуть качнул головой.
— Если ты опасаешься за себя, — сказал Андрис, — то зря. С тобой все в порядке. Через неделю сможешь ходить. Может оказаться так, что я уеду, не дождусь твоей выписки — вот тут записаны все мои координаты, приезжай. Очевидно, тебе понадобится дополнительное лечение, я устрою. Жить будешь у меня. Сообщить твоим родителям, что ты прооперирован? Нет? Сам сообщишь? Хорошо. Что тебе еще сказать? Кажется, мы с тобой оказались правы… в основном вопросе. Вот и все. Ладно, поправляйся. Я пойду.
Он похлопал Тони по плечу, встал и пошел к выходу. Ничего нельзя сделать, сказал он себе. Ты же понимаешь — ничего. Даже нельзя остаться здесь, при нем… Дремучие инстинкты: хочется, чтобы все было здорово, и тогда можно будет лечь на горячее сиденье грузовика или на груду палых листьев — и лежать, вдыхая запах свежести и тлена — такая смесь… Хочется, чтобы все было хорошо, даже если все плохо и, вероятно, будет еще хуже… Цугцванг, подумал он. Но очень хочется выиграть. Или хотя бы — вничью. Вничью — с судьбой…
Час назад столичное телевидение внезапно прервало передачи. Через несколько минут на волнах радио началось завывание глушащих станций. Телефонная связь отключилась.
А десять минут спустя над городом прошло звено боевых вертолетов.
— Все это весьма тривиально, дорогой мой Ольвик, — сказал Линдерман, пожевывая заушник очков. — Притом учтите, что это фрагментик большого явления. Для того, чтобы цыпленок вылупился, скорлупа должна разлететься вдребезги. Так вот это — одна из трещинок…