Жил на свете рыцарь бедный
Шрифт:
— Не обижайтесь, Коля! — попросил он чуть ли не жалобно. — Понимаете, иногда лучше разговаривать с людьми на их территории. Все-таки, знаете, интересы дела… Мы потом что-нибудь придумаем…
Коля страшно покраснел, сказал:
— Что вы, что вы! — и удалился.
Гаврюшин, от души веселившийся во время этой сцены, вытер выступившие слезы и сказал:
— Ну, инспектор, с вами, я вам скажу, не соскучишься! Я думал, вы его вместо себя пошлете — во искупление вины. Особенно про «интересы дела» было хорошо!
Мышкин почувствовал, что вот-вот обидится, но вместо этого вдруг не выдержал
— Ладно, — резюмировал Гаврюшин. — Будем надеяться, что страдания не помешают нашему мальчику читать газеты. Зуеву звонить пока рано. Первый самолет из Вены только что прилетел, плюс дорога из аэропорта… Подождем. Так что там Наташа? Было что-нибудь интересное?
— Кое-что было, — кивнул Мышкин и пересказал вчерашнюю беседу. — Как по-вашему, интересно?
— Весьма, — задумчиво проговорил Гаврюшин. — Теоретически она вполне могла унести пистолет. А еще вполне вероятно, что она продолжает быть любовницей Зуева и действует с ним заодно. Причем заметьте, инспектор, сюда укладывается не только пистолет с отпечатками, который, вообще говоря, в другом раскладе все-таки не вполне понятен, но и запись Козловой о намеченной встрече с Зуевым…
— То есть основная цель все-таки — не травмировать, а подвести под подозрение в убийстве…
— Выходит, что так. Откуда я знаю — может, травма — это, так сказать, побочный продукт. А может, хотели убить двух зайцев. Сразу с двух сторон, чтоб вернее…
— Что ж… — пробормотал Мышкин. — Правда, она сама с большой легкостью призналась, что продолжала ходить к Дерюгину и была у него на той неделе. Но это, конечно, ничего не значит. Она же понимает, должна понимать, что это нетрудно узнать у него… Несколько менее понятно, зачем ей понадобилось самой сообщать о своих отношениях с Зуевым… С другой стороны, здесь мог работать тот же механизм. Мало ли кто об этом знает и может рассказать…
Все это он пробормотал себе под нос, уставившись в какую-то условную точку на поверхности стола и старательно обводя ее пальцем. Внезапно он вскинул голову и воскликнул с полувопросительной интонацией, как будто вспомнив что-то очень важное:
— А книжка-то? Тогда, выходит, книжка здесь ни при чем!
Гаврюшин пожал плечами:
— А я вообще как не понимал, так и не понимаю, инспектор, чего она вам далась, эта книжка. Я знаю вашу идею — насчет того, что там все фигуранты… э-э… не читатели… Это, конечно, красиво, но… Неубедительно ведь, ей-богу! Вот представьте: кто-то умный зашел в гости накануне, взял книжку, посмотрел и оставил на столике, а кто-то другой в тот день прикоснулся случайно, ну а потом сообразил и… протер…
— Вы правы, вы правы, — кивая, пробормотал Мышкин, успевший снова заняться своей загадочной точкой.
— Ну хорошо, — сердито сказал Гаврюшин, мысленно отругав себя за непрошеную инициативу («Зачем вылез? Пусть себе делает, чего хочет!»). — А как она вам вообще, Наташа эта? Что говорит нам психология?
— Психология нам говорит, — неожиданно ясно и четко заявил Мышкин, — что если это сделал Тошкин… то есть тьфу… Зуев, то очень может быть, что его загранкомандировка — не случайность и мы его уже не увидим. А эта Наталья останется отдуваться за двоих… С другой стороны… у него ведь тут дела…
— Звоним? —
— Звоним, — решительно кивнул Мышкин.
Гаврюшин набрал номер, сказал, что хотел бы поговорить с господином Зуевым, повернулся к Мышкину, сделал круглые глаза и закивал. Зуев явно оказался на месте.
— Добрейшей души человек, — сказал Гаврюшин, поговорив и повесив трубку. — Мог бы и полоснуть. Только вошел в дом — и на тебе! А он — ничего, даже вполне любезно… Сказал, что приедет сам.
— Это хорошо, — заметил Мышкин. — А то было бы неуютно — под боком у Дерюгина. Кабинеты-то небось рядом. Может, он сам… из тех же соображений…
— Единственное, о чем он просит — и опять-таки, заметьте, очень вежливо, — это дать ему немного опомниться и сделать кое-что неотложное. Договорились на пять. Я не прав? Надо было тащить тепленького?
— Нет-нет, пускай его, — махнул рукой Мышкин. — Не хотелось бы, конечно, чтобы он поговорил с Наташей и узнал о нашей вчерашней беседе… Но для этого, как вы понимаете, нескольких часов не нужно. Тут пяти минут хватит, так что предотвратить это мы все равно не в силах. А давить не надо. Пусть чувствует себя… как дома.
Около четырех забежал Коля, озабоченный и деловитый. Мышкин почти не сомневался, что мальчик обижен — не только из-за Агнии, но и потому, что его заставляют рыться в старых газетах, вместо того чтобы ловить преступников. Он уже приготовился разъяснять смысл и неизбежность бумажно-архивной работы, но вдруг понял, что это ни к чему. Коля, к его искреннему удивлению, отнюдь не выглядел недовольным — больше того, в глазах у него читалось некое подобие азарта.
— Пока просмотрел только то, что здесь, — сообщил он с порога. — Сейчас поеду дальше… в зал периодики. Пока все вещи известные…
— Ну например? Вы не забывайте, Коля, меня долго не было. Мог чего-то и упустить.
— Например, вечная война с Чайковским. Уж про Чайковского-то вы наверняка слышали?
Про Чайковского Мышкин слышал. Это был еще один «олигарх», примерно дерюгинского ранга, — а в тонкостях Мышкин не разбирался. Дерюгин и Чайковский действительно пребывали в состоянии непрекращающейся войны, причем вполне публичной — ведшейся при помощи купленных газет, журналов и телепрограмм. «Интересно, — впервые задумался Мышкин, которого в принципе это не особенно интересовало, — почему они не оставят друг друга в покое? Сферы влияния, надо думать, давно поделены. Экономического, во всяком случае. Развлекают публику? Дерутся за политическое?»
— Еще Дерюгин подумывает заняться политикой, — словно откликаясь на его мысли, сообщил Коля. — Но это тоже все знают. В Думу хочет. Я вот подумал: может, это все из-за выборов? Вы как раз говорили — вывести из игры не совсем, а временно…
— Это я говорил, пока не знал про отпечатки на пистолете, — задумчиво возразил Мышкин. — Кстати, гибель подруги только прибавила бы ему шансов на выборах. Люди жалостливы… Конечно, если бы он оказался под следствием… Но, выборы?.. Нет, не думаю…
В дверь постучали. На пороге возник Гаврюшин. Мышкин кивнул ему, указывая на стул, а потом кивнул еще раз — Коле, чтобы он продолжал.