Жилец
Шрифт:
— Не будьте такими нетерпеливыми, — сказал он. — Я сам вам прочитаю. «Для жильцов дома номер 8 по авеню Гамбретта в Лионе прошлая ночь оказалась наполненной активной деятельностью, а для одного из них стала и вовсе роковой. Месье Луи Д., сорока семи лет, холостяк, занимавшийся торговлей мануфактурой, отмечал с друзьями выгодную сделку и основательно напился. Вернувшись к себе домой в три часа утра, он вздумал порадовать жильцов некоторыми оперными ариями, поскольку всегда гордился своим голосом. После нескольких фрагментов из «Фауста» он перешел к «Тоске», когда один из соседей, месье Жюльен П., пятидесяти лет, женатый, виноторговец, попытался
Пока Саймон читал, а Скоуп заливисто хохотал, Трелковский чувствовал, как у него в горле образуется громадных размеров ком. Он судорожно сжал зубы, чтобы не разрыдаться на месте. Подобное нередко случалось с ним и раньше, в том числе по самым нелепым причинам, причем его самого подобные сцены смущали гораздо больше, чем окружающих.
В таких случаях его охватывало непреодолимое желание удариться в слезы, отчего он был вынужден многократно высморкаться, хотя и не чувствовал ни малейших признаков простуды.
Он купил номер этой газеты, намереваясь прочитать статью еще раз, уже у себя дома.
Все это время ему было просто невозможно видеть Скоупа или Саймона, слышать поток их анекдотов про поведение соседей. Рассказывая ему все эти истории, оба неизменно требовали от него новых деталей относительно того, как развивается ситуация у него дома. Они сгорали от желания быть снова приглашенными к нему в гости в надежде устроить там грандиозный скандал, который положил бы всему этому делу жестокий конец. Когда Трелковский категорически отказал им в приглашении, они пригрозили прийти просто так, вне зависимости от того, ждет он их или нет.
— Увидишь, — сказал Саймон, — мы придем в четыре часа утра, станем барабанить в твою дверь и выкрикивать твое имя.
— Или, — добавил Саймон, — станем стучать в дверь этажом ниже и при этом спрашивать тебя.
— Или, вообще, пригласим к тебе в дом на вечеринку человек сто, а им скажем, что это будет для тебя приятным сюрпризом.
Трелковский посмеивался в ответ на подобные шутливые угрозы, но смех его стал еще более жалким. Разумеется, Скоуп и Саймон говорили все это исключительно ради забавы, однако полной уверенности в этом у него не было.
Кроме того, у него возникло ощущение, что при одном лишь виде его в них взыгрывает все самое худшее, и, почуяв жертву, они вполне могут стать самыми настоящими убийцами.
«Чем чаще они будут меня видеть, — подумал он, — тем больше будут возбуждаться».
Он совершенно ясно понимал всю абсурдность такого поведения, однако был не в силах что–то изменить. Абсурдность была неотъемлемой частью его самого; возможно, она была краеугольным камнем всей его личности.
В тот вечер, сидя дома, он снова перечитал газетную статью.
«Даже если бы я напился, — подумал он, — то и тогда все равно не смог бы настолько распуститься, чтобы в три часа утра распевать оперные арии».
Он подумал о том, что будет, если, несмотря на все свои самые добрые намерения, он все же запоет ночью на весь дом. Однако мысль эта показалась ему настолько нелепой, что он, лежа в кровати, разразился хохотом, изо всех сил пытаясь заглушить столь громкий звук кучей одеял.
С того самого дня он стал сторониться своих друзей. Ему не хотелось подталкивать их к какому–то необдуманному шагу, спровоцированному одним лишь его присутствием.
Как знать, возможно, если он перестанет попадаться им на глаза, они успокоятся. Из дома он теперь почти не выходил.
Ему стало доставлять удовольствие по вечерам сидеть дома, не шумя и вообще не издавая практически никаких звуков.
Он полагал, что это станет для соседей лучшим доказательством того, что новый жилец преисполнен по отношению к ним самых добрых намерений.
«А если потом что–то и случится, — думал он, — если здесь почему–то возникнет какой–то шум, то они обязательно припомнят эти вечера и ночи абсолютной тишины и простят меня».
За время подобных вечерних уединений Трелковский обнаружил, что его новый дом представляет собой самый настоящий театр, переполненный всевозможными странными явлениями, на наблюдение и изучение которых он потратил немало часов. Он пытался было — хотя и тщетно — разобраться в происходящем, неоднократно повторял себе, что слишком много внимания уделяет самым банальным вещам, хотя они того явно не заслуживали. И все же, когда он относил мусор…
Обычно мусор в квартире Трелковского копился на протяжении многих дней. С учетом того, что питался он, как правило, в ресторанах, в мусорном ведре лежали преимущественно старые газеты и совсем мало остатков скоропортящихся продуктов. Разумеется, иногда он прихватывал с собой из ресторанов куски хлеба или это были кусочки сыра, прилипшие к картонной упаковке. Однажды вечером Трелковский понял, что дальше терпеть этого уже нельзя. Он собрал весь мусор в одну кучу, свалил его в синий мусорный мешок и понес вниз к стоявшему во дворе большому контейнеру. Мешок оказался заполнен под самую завязку, и потому, спускаясь по лестнице, он ненароком ронял обрывки бумаги, клочья ваты, кусочки апельсиновой кожуры и прочий мусор, который тянулся за ним следом. Однако Трелковского слишком сильно волновал вопрос о том, как донести мешок, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
«На обратном пути подберу», — подумал он, спускаясь по лестнице.
Однако, возвращаясь назад, он обнаружил, что лестница абсолютно чиста. Кто–то уже убрал все это. Но зачем? Или кто–то следил за ним, поджидал, когда он выйдет за дверь, а потом собрал все, что он обронил? Но кто?
Соседи?
Разве теперь не было бы более логичным ожидать с их стороны немедленной, оскорбительной реакции и угроз неминуемого наказания за неаккуратное поведение и захламление дома? Соседи ни за что бы не упустили такой прекрасной возможности в очередной раз продемонстрировать свою власть над ним.
Нет, это был кто–то еще… или что–то еще.
Трелковский предположил, что, возможно, это крысы.
Громадные крысы, выползающие из подвала или канализации в поисках пищи. Шуршащие и шелестящие звуки, временами доносившиеся до его ушей с лестничной площадки, подтверждали это предположение. Но если это действительно были крысы, почему они не накидывались на мусорный контейнер во дворе дома? И почему он ни разу не видел ни одной из них?
Эта загадка не на шутку испугала его. Он стал еще реже выносить из квартиры мусор, а когда все же был вынужден пойти на эту меру, то стал что–то ронять чуть ли не на каждой ступеньке. Однако, когда он возвращался, лестница, как и в первый раз, сияла безупречной чистотой.