Жилец
Шрифт:
— Эй вы там, немедленно заткнитесь! Нам завтра рано вставать!
И снова никакой реакции — только новый смех и пение.
Трелковский наслаждался той атмосферой, которую создавало это шумное веселье. Во всех остальных углах здания воцарилась гнетущая, угрожающая тишина. Один за другим гасли огни в квартирах, словно демонстрируя всему миру, что их обитатели твердо вознамерились спать. Преисполненные чувством собственной правоты, два мужских голоса снова потребовали немедленной тишины и порядка. Вот тогда–то и завязался весьма оживленный диалог.
— Людям, что, и повеселиться теперь нельзя?
— Можно, можно,
— Нам тоже завтра идти на работу, но мы имеем право изредка собраться и повеселиться. Или не так?
— Слушай, приятель, тебе было сказано кончать с этим делом, прекратить шум. Как вас еще можно убедить?
— Если ты думаешь, что можешь запугать меня, то не на того нарвался! Терпеть не могу, когда мне приказывают — будем вести себя так, как нам захочется!
— Ах, вот оно как! А ну–ка, спустись на минутку во двор, тогда и посмотрим, что тебе там захочется.
— Да заткнись ты!
Достигнув этой стадии скандала, голоса с обеих сторон принялись поливать друг друга взаимными оскорблениями, под конец дойдя до таких выражений, от которых Трелковский даже покраснел. На четвертом этаже гости затянули песню, явно намереваясь таким образом выразить свою солидарность с хозяином квартиры. Это вызвало немедленную реакцию со стороны квартир, доселе хранивших молчание. На гуляк обрушилась лавина проклятий.
Вслед за этим два мужских голоса, затеявших всю эту свару, обменялись короткими фразами и решили все же спуститься во двор, чтобы раз и навсегда разобраться с обидчиком.
Врага требовалось немного раззадорить, однако Трелковский был уверен, что за этим дело не станет. Он уже слышал доносившиеся откуда–то с нижних этажей подбадривающие крики.
— Ты иди туда, а я пойду с этой стороны. Позови меня, если схватишь кого–нибудь из них. Ну, что же вы не спускаетесь, ублюдки поганые?!
— Я только что заметил там кого–то — ну подожди, поганец, сейчас я доберусь до тебя!..
Трелковский уже больше не смеялся — ему становилось все более страшно. Он видел, что взаимная ненависть мужчин была отнюдь не наигранной, они не забавлялись. Они словно вновь открыли в себе оставшиеся со времен войны рефлексы, как будто припомнили то, чему их учили в армии.
Это были уже не мирные жильцы, а убийцы, рыщущие в поисках жертвы. Прижавшись лицом к оконной раме, он стал следить за развитием конфликта. Походив по кругу, мужчины сошлись в его центре.
— Ты никого не видел?
— Нет. Одного схватил было в холле, но он сказал, что не из их компании, я его и отпустил.
— Ну, разумеется, эти подонки боятся спуститься! Но ведь когда–то же они станут расходиться по домам — вот уж тогда!..
Внезапно послышался резкий, какой–то лязгающий звук — это на четвертом этаже с силой распахнулось окно.
— Ну что ж, вы сами напросились! Подождите, пока я спущусь, — вот тогда посмотрим, кто здесь кому отдает приказы!
Несмотря на разделявшее их расстояние, Трелковский отчетливо различал тяжелый топот спускающихся по лестнице ног. Во дворе два мужских голоса явно торжествовали.
— Немало же им понадобилось времени, чтобы набраться духу, но вот, гляди–ка, решили все–таки спуститься! Ну, сейчас мы им покажем, подонкам проклятым, — покажем, как посреди ночи людям спать не давать!..
Долгожданная встреча, похоже, произошла под разбитым стеклянным навесом, где–то неподалеку от мусорных баков, поскольку Трелковский услышал, как металлические баки с грохотом опрокинулись, внеся этим новым шумом некоторое разнообразие в поток проклятий и яростных криков.
Затем кто–то бросился наутек, пытаясь добраться до относительно безопасной зоны. От общей массы дерущихся отделился темный силуэт, энергично припустившийся вслед за убегающим. По двору между тем катались двое мужчин, с театральной живостью наносивших друг другу и соответственно получавших жестокие пинки и удары, но не расцеплявших своих объятий. Наконец, один из них занял господствующее верхнее положение, ухватил за уши голову соперника и принялся методично вколачивать ее в бетонное покрытие тротуара.
Сирены полицейских машин резко оборвали пронзительные вопли женщин, облепивших окна своих квартир, и во двор вбежали одетые в форму люди. За какую–то долю секунды на булыжном пространстве под окнами обоих домов не осталось ни души. Вскоре полицейские сирены смолкли в отдалении, вслед за ними наступила гробовая тишина.
В ту ночь Трелковскому приснилось, что он встал со своей постели, отодвинул кровать и в стене, находившейся за ее изголовьем, обнаружил потайную дверь. Ошеломленный столь неожиданным открытием, он толкнул таинственную дверь и оказался в длинном коридоре. Это был самый настоящий подземный ход, поскольку он уходил под уклон все ниже, расширяясь по мере продвижения, и завершался громадной пустой комнатой, в которой не было ни дверей, ни окон. Стены комнаты были совершенно голые. Пройдя назад по подземному коридору, он наконец достиг той самой потайной двери и обнаружил, что на ней со стороны подземелья появился массивный блестящий засов. Когда он принялся взад–вперед двигать его ручку, тот перемещался свободно и совершенно бесшумно. Трелковского внезапно охватило чувство дикого ужаса, поскольку он совершенно не мог себе представить, что за существо установило этот засов, откуда оно взялось, куда ушло и почему именно сегодня ночью оно оставило дверь незапертой…
Кто–то стучал в дверь. Трелковский изумленно открыл глаза.
— Кто там?
— Это я, — послышался женский голос.
Он накинул старый банный халат и пошел открывать.
У порога стояла женщина, которую он никогда раньше не видел, и держала за руку девушку лет двадцати. По выражению лица девушки Трелковский сразу понял, что она немая.
— Чем могу быть вам полезен? — спросил он.
На вид женщине было лет шестьдесят, возможно, даже чуть больше. У нее были совершенно черные глаза, которые неотрывно всматривались в лицо Трелковского. Она чуть взмахнула листом бумаги, который сжимала в свободной руке.
— Месье, это вы подали на меня жалобу?
— Какую жалобу?
— Ну, по поводу того, что я, дескать, мешаю людям по ночам спать.
Трелковский стоял ошеломленный.
— Никаких жалоб я не подавал! — гневно произнес он.
Женщина тут же ударилась в слезы и едва не завалилась на худенькую фигурку девушки, которая так же пристально всматривалась в его лицо.
— Кто–то подал на меня жалобу, официальную петицию, — проговорила женщина. — Сегодня утром я получила эту бумагу. Но это не я — это она производит весь этот шум. На протяжении всей ночи.