Жили-были. Русские инородные сказки – 7

Фрай Макс

Когда закрываешь глаза или щуришь ресницы, видишь красные линии, пятна, круги, оранжевые обручи, голубые расплывающиеся кольца.

Кажется, что кто-то поет, подпрыгивая на одной ножке и тряся седой бородой: «О Патти, Патти, Патти, божественная Патти!», и изо рта его выплывает ряд ноток, круглых, да не совсем. Все как одна с изъяном – приплюснуты то сверху, то снизу, и не поймешь, где у них верх, где низ, – как мыльные пузыри.

И еще кажется, что все это глупости.

Господи, почему ей всегда всякая дрянь лезет в голову?

Она только знает, что Божественное пишется с Большой Буквы Б.

Бедная Брюхатая Буква Б, с испугом подумала Талантливая Поэтесса и выжала из намыленного чулка теперь уже рыжеватую пену. Она не станет писать мемуары. «Талантливая Поэтесса стирала чулок». Глупо писать мемуары, противно писать про себя.

Струя пронзила чулок и выпала бесформенным потоком. Это был левый чулок. Во всяком случае, чулок с левой ноги. Она всегда забрызгивает левую ногу. В

этом даже есть какой-то смысл.

Талантливая Поэтесса отжала чулок и повесила его на змеевик. Это было все, что осталось от восьмой драконовой жены. От восемь тысяч восемьсот восемьдесят восьмой драконовой жены. От восемь миллиардов восемьсот миллионов восемьсот восемьдесят восемь тысяч восемьсот восемьдесят восьмой.

2

Талантливая Поэтесса чистила картошку. «Спи, глазок, спи, другой, – бормотала она себе под нос, – спи, глазок, спи, другой». Она даже напевала: «Спи, глазок, спи, другой», выковыривая глазок за глазком из проросших, слегка скукожившихся клубней. Мелодии как таковой не было да и быть не могло. Слухом ее сам Бог обделил. Это определенно роднило ее с мамой. Когда мама напевала, даже Талантливая Поэтесса безошибочно догадывалась: мама фальшивит. Когда мама не напевала, она не фальшивила никогда. Если кто-нибудь пытался сказать маме что-нибудь приятное, она смущалась и недовольно морщилась. Всякая похвала казалась ей комплиментом, а комплименты она не любила за неискренность. Талантливая Поэтесса комплименты обожала. Слово обожалаона не любила, памятуя о первой заповеди Господней, но лучшего ей было все равно не выдумать. Словотворчество не стало ее стихией. Неологизмы казались ей ложными измышлениями, они царапали ей ухо не меньше маминых попыток изобразить «Спи, моя рыбка, усни». Само понятие неологизмцарапало ей ухо, впрочем, так же как и новояз. Иностранные слова казались ненужными, неуклюжими, иностранные же вещи – изящными и притягательными. Одна такая вещь у нее уже была: японский носовой платок ей подарила Наташа. На платке яркими иностранными красками был напечатан маленький смешной оркестр с красным хряком-тамбурмажором во главе. «Надежды маленький оркестрик под управлением любви», – сдавленно пискнуло в голове Талантливой Поэтессы. «Петь не буду», – упрямо вздернула она плечи и выковыряла еще один картофельный глазок. Одноглазка, двухглазка, трехглазка и цветик-семицветик. Почему она всегда считала, что Крошечку-Хаврошечку звали так оттого, что она была очень хорошей? А на самом деле ее звали так оттого, что была Хавроньей. Удивительная штука это вот самое дело. Непременно таится в нем какая-то гадость. На самом деле есть на свете люди хорошие, есть похуже, есть и такие, которые Бога не боятся, своего брата не стыдятся. На самом деле Хаврошечка своего брата, сестру то есть, стыдилась, а вот Бога не боялась, первой заповедью пренебрегала.

«Спи, глазок, спи, другой!» – а о третьем забыла. Два глаза заснули, а третий глядит и все видит. Так сестрица ее о третьем глазе и раскусила. На самом деле японский носовой платок – дешевка. На самом деле Наташа никогда ее не любила, а возилась с ней только из вежливости. Так ей объяснила мама. На самом деле она вовсе не была Талантливой Поэтессой. «Мальчик не без способностей», – говорили о ней некоторые знакомые, которым мама показывала ее опыты стихосложения. Сама она никогда не показала бы им ничего, даже кукиш с маслом, даже фигу в кармане, даже слово из трех букв на стенке. Последнее, что она пыталась кому-то показать, был роман о сиротке Джейн, попавшей, соответственно, в сиротский приют в городе Лондоне. Роман получался длинным, занял восемь страниц тонкой двухкопеечной тетради, и до конца его сиротке Джейн оставалось претерпеть еще немало страданий. Талантливая Поэтесса показала роман Наташе. К сожалению, спустя десять лет ей уже не вспомнить, что именно сказала Наташа по прочтении романа, однако притворная бодрость, с какой Наташа предложила ей порисовать принцесс, забвению не поддается. Незадолго перед тем она показала папе свое переложение Младшей Эдды, вернее, той ее части, где речь идет о Сигни. Эту историю Талантливая Поэтесса узнала из книжки «Сказания и легенды о скандинавских богах и героях» и решила изложить стихом, как и пристало излагать всякий пристойный эпос.

«Чего дурью-то маяться, – сказал папа, – ты английские слова выучил?»

«Shit, shit, shit», – повторила Талантливая Поэтесса, разрезая на кубики картошку, и содрогнулась. Грубости она не любила. Она никогда не произносила слово «воняет», только «плохо пахнет».

3

Талантливая Поэтесса содрогнулась. С ней случалось. Вот вспомнит о чем-нибудь этаком и передернет плечиками. Например, в третьем классе она была влюблена в Алешу Кривобрюхова. Сейчас-то ее от одной фамилии передергивает, а тогда, в третьем классе, ей очень хотелось положить ему голову на плечо. Вот она и положила, когда они на переменке оказались рядом на одной скамейке. Перед тем они, наверное, дрались, а потом присели на лавку отдышаться. Странно, что было

перед тем, она уже неточно помнит, что было после того, не помнит совсем, а вот это, то есть то, вероятно, и на смертном одре не забудет, будет просыпаться в холодном поту, вспоминая, как положила Алехе Кривобрюхову голову на плечо, а он возьми и отодвинься, дурак! Потом они, конечно, снова подрались, странно, как ей могло показаться, будто она не помнит, что было потом. Что могло быть потом, кроме хорошенькой драки. И влюбленность, ясное дело, сразу прошла. Хотя и обидно было, некем оказалось в тот год его заменить. Целый год ходить в школу без всякой влюбленности – скучища невыносимая. Обычно Талантливая Поэтесса уже первого сентября решала – в кого, и уже до конца учебного года старалась ничего не менять. Летом же, по приезде на дачу, к ней возвращалась ее старая любовь к Андрею Рассуждаеву, если, конечно, его с сестрой не увозили куда-нибудь на юг. Тогда приходилось присматривать себе кого-нибудь новенького, ничего не поделаешь.

Тут можно было сильно ошибиться. Влюбишься в какого-нибудь Вадика, а у него свинка начнется, карантин, а то еще в Москву увезут, страдай от тоски все лето или месяц, по крайней мере. Казалось бы, что тут такого, любовь и есть страдание, с этим Талантливая Поэтесса не стала бы спорить. Но страдание страданию рознь. Приемлемое любовное страдание представлялось Талантливой Поэтессе сопоставимым с раздробленной между двумя столовыми ложками и смешанной с сахарным песком таблеткой аспирина. Гадость невообразимая, не без сласти, однако. О пользе и спора нет, жаропонижающее. Так и в любви. Возлюбленный… Тут Талантливая Поэтесса вспомнила, как шести лет от роду объясняла кому-то во дворе разницу между словами «возлюбленный» и «любовник», и ее снова передернуло. Потом еще раз передернуло. Она вспомнила про Людку Вяткину. Людка Вяткина жила в их подъезде на втором этаже и училась с Талантливой Поэтессой в одном «Б»-классе. Училась Людка Вяткина на двойки, отца ее задавил трамвай, а сама она жила с мамой и бабушкой и была неповоротливой и тупой. Почему Талантливая Поэтесса иногда ходила к Людке в гости, она и сама не знала. В гостях у Людки было скучно и неинтересно. Должно быть, Талантливой Поэтессе сказала что-нибудь мама. Что-нибудь про сироту, про доброту, про чувство долга. В общем-то, это недолго продолжалось. Кончилось это, когда, будто бы балуясь и шаля на протертом ковре, Людка улеглась на Талантливую Поэтессу всей тяжестью своего полуцентнера. Талантливая Поэтесса сразу поняла, что баловство и шалости тут ни при чем; как она это поняла, она и сама не знает, но слова Людкиной бабушки только подтвердили ее подозрения. «А что ж, – сказала Людкина бабушка, – я вот знала пару, в одном классе учились, дрались-дрались, а потом поженились». Она потом несколько раз повторяла эту фразу, встречая Талантливую Поэтессу у лифта. «Что ж ты к Людочке не заходишь поиграть? Я вот знала пару, в одном классе учились, дрались-дрались, а потом поженились».

Талантливая Поэтесса не собиралась жениться на Людке и в гости к ней больше не заходила. «В гости!» – воскликнула в душе Талантливая Поэтесса и снова передернула плечиками. В гостях случались и другие истории, от которых становилось гадко и не по себе. Вот хоть в тот раз у Ирки Спирек, когда они так весело проводили время. Сперва они играли в удивительное лото, которое Иркина мама привезла из-за границы. Шутовские яркие фигурки были поделены ровно пополам – по талии. Нужно было правильно подобрать половинки. «Всегда нужно подбирать правильные половинки, – подумала Талантливая Поэтесса. – И в лото, и в любви, но самое-то интересное – это приставлять друг к другу половинки неправильные».

– У нас в классе, – неожиданно сказала Ирка, уже ходившая в школу и немало этим гордившаяся, – восемь Ир.

– А у нас, – сказала Талантливая Поэтесса, – три Тетииры. Две Тетииры Коган и одна Тетяира Каневская. Только она не любит, чтобы ее так называли, по-настоящему ее зовут Тетяира Смирнова.

– А если в каждом классе восемь Ир и еще директор Ирафедоровна…

– А если в каждой стране в каждом городе в каждом классе восемь Ир…

– И еще директор…

– А если у каждой девочки три Тетииры…

– Так никогда не сосчитаешь, вдруг какая-нибудь Тетяира окажется директором.

– Интересно, как же их родители различают?

– Кого?

– Ну вас, Ир.

– Наверное, по родинкам.

– А вдруг какая-нибудь Ира не Ира вовсе, а Изабелла… Ее подкинули, вот родители и не знали, что она Изабелла, и назвали в честь бабушки. А бабушку тоже подкинули, она была Клитемнестра.

– Такого имени нет, только в древности.

– Так она же бабушка.

– Меня тоже хотели в честь бабушки Лизы назвать. Только папа не захотел, чтоб я была Бедная Лиза. А бабушка Лиза была не бедная, ее в честь королевы Елизаветы назвали.

– В Англии еще Виктория была.

– Да, в нашем классе учится.

– Вообще-то, «виктория» – это клубника такая, длинная, как сосиски.

– Жалко, что сосиски не клубника.

– Или не королева.

– Тогда надо было бы говорить: «Ваше Сосисечное Величество».

– Не сосисечное, а сосисочное. Так неприлично.

– Но ведь сосиськи, значит, сосисечное.

– Нет, сосиски!

– Нет, сосиськи!

– Сосиски!

– Сосиськи!

– Мосиськи!

– Киськи!