Жития радикальных святых: Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Михаил Новоселов
Шрифт:
Сразу вспоминаются пассажи из текста церковного «самиздата» 1928 года, написанного ближайшим учеником Новоселова священником Феодором Андреевым в соавторстве с ним самим (так называемая «Апология отошедших от митрополита Сергия»). Авторы обращаются к знакомому епископу; адресат недоумевал, как они могли не послушаться высшего церковного начальства, которым был для них митрополит Сергий, будущий первый советский патриарх:
«Дисциплина же закрывает Вам глаза и на те великие полномочия, которые дает… [церковное право] даже мирянину, делая его разумным зрителем и участником
Два идеалиста
Публикация толстовской брошюры обернулась для Новоселова сразу и близкими, и отложенными последствиями. Те и другие наступили благодаря встрече с ровесником (родились в один год), тоже идеалистом и тоже своего рода народником, критичным к революционному народничеству – Сергеем Васильевичем Зубатовым. Это был как раз тот год (1886–1887), когда Зубатов только начал свою борьбу с революционерами, внедрившись в народовольческую среду в качестве секретного агента. Всего через несколько лет он сам возглавит в Москве работу с секретной агентурой, и столь успешно, что в Москве будут разгромлены все революционные организации. Зубатов считал, что помочь рабочим в противостоянии капиталистам необходимо, но это могут сделать лишь правительство и монархическая власть, а никак не революционеры. Последних он знал близко, и, собственно, с разочарования в их моральных качествах начался путь Зубатова в политику. Сам Зубатов пал жертвой собственного идеализма. Сначала его съела государственная бюрократия, которая, как и всякая бюрократия, не могла по самой своей природе сотрудничать с инициативой снизу. Бюрократия разрушается от всего, что делается не по указанию начальства, даже если это делается в защиту самого начальства. Зубатовская идея о прямом союзе между рабочим движением и монархической государственной властью была прихлопнута его же собственным начальством как раз тогда, когда, и как раз потому, что она доказала свою эффективность. После вынужденной отставки Зубатов уже не захотел возвращаться на государственную службу. 3 марта 1917 года, узнав об отречении Михаила и, таким образом, о конце русской монархии, которой он служил всю жизнь, Зубатов немедленно застрелился.
Зубатов заинтересовался новоселовским кружком, узнав об издании «Николая Палкина». Скорее всего, он не разобрался в отличии «новоселовцев» от революционных обществ: «история» была раскручена по полной, несколько членов кружка, включая Новоселова, были в декабре 1887 года арестованы, и Новоселову грозила Сибирь. Во всяком случае, едва ли не новоселовский случай имел в виду Зубатов, когда, уже будучи в отставке, писал историку Владимиру Бурцеву: «Справедливость требует добавить, что в кратковременный период контр-конспиративной деятельности (несколько месяцев) имело место два-три случая, очень тяжелых для моего нравственного существа, но они произошли не по моей вине, а по неосмотрительности и из-за неумелой техники моих руководителей».
Дело разрешилось в феврале 1888 года на высшем уровне. Лев Толстой лично явился к начальнику Московского жандармского управления генерал-лейтенанту Ивану Львовичу Слезкину Второму, и сказал, что раз автор брошюры – он, то и ответчиком нужно сделать его. Интеллигентный генерал ответил: «Граф! Слава ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить!» Впрочем, окончательно дело было решено лишь самим Александром III. Он согласился с докладом министра внутренних дел Д.А. Толстого о том, что «Николай Палкин» написан «вне каких-либо преступных связей и намерений, исключительно под влиянием религиозного фанатизма».
Новоселова освободили из-под ареста, но он был отдан под гласный надзор полиции и наказан административно запретом жить в Москве и Санкт-Петербурге. Его посещения Москвы стали
Таковы были ближайшие последствия публикации Новоселовым «Николая Палкина». Отложенные последствия были куда важнее. Для будущего церковного деятеля в молодые годы полезны вовсе не семинарии (в которых учили слушаться начальства вместо Господа Бога), а умеренные дозы политических репрессий. Тут даже неважно, если твое дело не будет безупречно правое. Хотя бы несколько лет жизни в обстановке опасности, исходящей от государственной власти, дают молодому человеку вакцинацию от страха тюрьмы или занятий нелегальной деятельностью. У него не формируется патологической аддикции к легальности и государственной защите, которая характерна для русских церковных деятелей еще больше иных грубых пороков. Впоследствии, когда ему придется принимать значимые для Церкви решения, это очень поможет не отвлекаться на посторонние Церкви личные интересы. И, главное, модель церковной организации, намертво прилипшей к истукану государственной власти, не будет у него вызывать ничего, кроме естественного для христианина физиологического отвращения.
«Секта перховцев» и монашество в миру
Обстоятельства просто вы талкивали Новоселова в сель скую жизнь. Уже в 1888 году он покупает земли в селе Дугино Тверской губернии, неподалеку от родового поместья, где жили его дед и мать. Там создается сельскохозяйственная община толстовцев. Журналисты назовут ее членов «перховцами» по названию ближайшего к ней села, Перхово. В ее основном составе периода расцвета (1889 год) было пять человек – три мальчика и две девочки, 23–25 лет (впоследствии все они так или иначе отдалились от толстовства, но ни у кого, кроме Новоселова, не осталось острого интереса к религии). Ставилась задача создать самоокупаемое крестьянское хозяйство среднего достатка и помогать образованию окрестных крестьян. Параллельно аналогичные эксперименты были поставлены толстовцами в других местах России, в том числе и в Тверской губернии.
Несмотря на энтузиазм молодости, экономическая сторона дела не заладилась. В этом смысле община перховцев, будучи одной из первых, не оказалась одной из лучших. Эта и подобные ей общины доказали, что для городского жителя переход к сельскому хозяйству возможен лишь в качестве редкого исключения. На этом интерес самого Толстого к подобным экспериментам иссяк. Как водится, общине «перховцев» достались и иные трудности, помимо личной неприспособленности общинников к крестьянскому труду. Развалу общины много содействовал один молодой человек, как сказали бы теперь, нарциссического склада, который присоединился было к основному составу. Да и в этом основном составе не все было хорошо со здоровьем, психическим в том числе. Община закрылась приблизительно весной 1891 года, примерно тогда, когда одного из основных ее членов пришлось поместить на несколько месяцев в психиатрическую лечебницу. Новоселов еще немного пожил в другой общине, но вскоре оставил этот род деятельности. Бывшие перховцы еще успели «поработать на голоде» (термин толстовцев той поры) зимы-весны 1891–1892 годов в Рязанской губернии, где толстовцы развернули бесплатные столовые. Деятельность общинников поначалу взбудоражила журналистов, а через них полицию, но никаких причин им мешать у полиции не оказалось. Они достаточно хорошо умели мешать себе сами.
Такова была внешняя канва перховской истории. Как водится, ее внутренняя канва была намного важнее. Новоселовская община была заодно и экспериментом в том жанре, который в 1920-е годы назвали бы «монастырь в миру». Для Новоселова лично этот момент был в числе самых главных. Еще в 1887 году у него обозначилось по поводу семьи и личного имущества расхождение с Толстым, подробно обсуждавшееся в их переписке. Новоселов усмотрел в поведении Толстого непоследовательность – зачем он сам, проповедуя аскетический образ жизни, сохраняет за собой огромный капитал и живет с совершенно лишней графиней? Толстой, впрочем, и сам гораздо раньше начал терзаться от этого противоречия и поэтому отвечал Новоселову кротко. Нам сейчас известно, что последняя попытка разрешить это противоречие привела Толстого сначала в Шамордино, а потом на станцию Астапово.