Жития радикальных святых: Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Михаил Новоселов

Епископ Григорий

Спасо-Каменный монастырь был основан в качестве небольшого и крайне бедного (не имевшего даже церкви, но обходившегося часовней) монашеского поселения не позднее начала XIV века, ав 1340-е годы получил обильную помощь от местного князя и «отстроился». Новую жизнь в него вдохнул в 1380-е годы игумен Дионисий, впоследствии епископ Ростовский, – византийский грек, исихаст и представитель тех церковных кругов Константинопольского патриархата, что поддержали на Руси монашескую партию Сергия Радонежского, к которой относился и Кирилл Белозерский. После Дионисия жизнь Спасо-Каменного монастыря развивалась с переменным успехом. В частности, оттуда вышел игумен-разоритель наследия Кирилла Белозерского, Трифон. Но и игумен Кассиан был пострижеником Спасо-Каменного монастыря, и значительная часть жизни Паисия Ярославова тоже была связана со Спасо-Каменным. Авторству Паисия принадлежит «Сказание о начале Каменского монастыря» (после 1481 года, очевидно, в пору собственного игуменства в этом монастыре) – основной касающийся монастыря исторический источник.

Ансамбль

Кирилло-Белозерского монастыря. Вологодская область, г. Кириллов. Фото Дм. Кулакова

Биографические данные о Паисии, которые нам доступны, преимущественно относятся не ко времени его первоначального знакомства с Нилом, а ко времени более позднему, когда великий князь Иван Васильевич (Иван III) сначала делает Паисия игуменом главного монастыря Московии – Троице-Сергиевой лавры, – а потом даже как-то пытается, около 1484 года, сделать его митрополитом, то есть главой Московской церкви. Оба этих эпизода характеризуют личность Паисия именно в том, в чем она должна была повлиять на Нила Сорского.

Игуменом Троице-Сергиевой лавры Паисий продержался года два с небольшим (1479–1481). За это время он успел обогатить лаврскую библиотеку книгами о духовной жизни, особенно об «умной» (внутренней) молитве, но постригшиеся в этом монастыре «боярские дети» и прочие свободолюбивые люди без сопротивления не сдавались и, в конце концов, применив угрозы физического убиения, вынудили игумена к «добровольной» отставке. Специально для современного читателя подчеркну: тут дело не в том, что игумен боялся за свою жизнь, а в том, что институт монашества, в отличие от, например, Федеральной службы исполнения наказаний, не предусматривает никаких методов воздействия на потенциальных убийц; разные цели воспитания диктуют выбор различных средств, а также и различного исходного человеческого материала. Если игумен не мог решить проблему изгнанием из монастыря некоторой части монахов, то у него не оставалось выхода, кроме как уйти самому. После этой истории перспектива оказаться во главе всей церковной организации Московской Руси должна была представляться Паисию еще менее привлекательной, тем более что она требовала вовлечения в хронический конфликт между великим князем и митрополитом Геронтием.

Паисий, судя по всему, был по своему складу исихастом – молитвенником и книжником. Он охотно помогал тем, кто сам обращался к нему за наставлениями, но он был не из тех, кто умел оказывать принуждение.В качестве игумена Троице-Сергиевского монастыря Паисий выступил истцом в судебном споре из-за земли против Кирилловского игумена Нифонта. Это важный факт, доказывающий, что, подобно Кириллу Белозерскому, Паисий не считал монастырское землевладение недопустимым в принципе. Трудно предположить, чтобы Нил Сорский думал иначе. Будущая полемика нестяжателей против монастырского землевладения окажется связанной только с той конкретной ситуацией, которая сложится на Руси.

Троицкий собор Троице-Сергиевой лавры. Сергиев Посад

Следов особого культа Паисия как святого не обнаруживается, но это говорит лишь о том, что он умер не в окружении учеников, оставшихся продолжать монашескую жизнь по заветам своего учителя. Так оно и могло произойти, если последние годы своей жизни Паисий вынужден был провести при дворе великого князя, который требовал его помощи в тяжелейших церковно-общественных смутах того времени. Посмертная репутация монаха в качестве святого – это, в первую очередь, показатель влиятельности тех церковных кругов, которые числят его во своих отцах-основателях, и лишь во вторую очередь – показатель его святости (которой, иной раз, может и не быть вовсе). Для личной судьбы Нила Сорского Паисий значил весьма много, но для последующего движения нестяжателей, которое прославило Нила, память о нем померкла.

Зато не раз уже упоминавшегося здесь Трифона, разорителя уставов Кирилло-Белозерского монастыря, было кому прославить во святых. Он вошел в число святых епископов Ростова, хотя даже само оставление им Ростовской кафедры не было слишком благостным. Согласно рассказу вполне официозного источника, он почему-то возымел вражду к мощам ярославских чудотворцев князей Феодора и сыновей его Давида и Константина (видимо, потому, что мощи этих святых XIII–XIV веков открыли в 1463 году в Ярославле, не спросив его дозволения как правящего епископа) и объявлял совершавшиеся при них чудеса чародейством. В 1467 году по его указанию мощи пытались осквернить, но это привело лишь к еще большему их прославлению, а самого Трифона разбил паралич, и он оставил кафедру, закончив свои дни на покаянии в Спасском монастыре Ярославля, поблизости от мощей. Эта история попала в рассказ о явлении мощей ярославских чудотворцев, составленный в начале 1470-х годов по указанию церковных властей; согласно рассказу, Трифон получил от оскорбленных им мощей исцеление. В последнее верится с трудом, так как на кафедру он больше не вернулся и в 1468 году умер. Скорее всего, официального церковного почитания он сподобился не ради личного благочестия, а по своему номенклатурному

статусу: многолетний духовник великого князя не должен был быть менее святым, чем другие его современники.Мы еще не раз столкнемся с несовпадением списков святых и злодеев (или хотя бы просто несвятых) у разных церковных партий в пределах одной только Московской церкви. Для церковной истории это совершенно нормально, и в Византии спорными фигурами иногда оставались – и не на время, а навсегда – ключевые исторические персоналии, как, например, император Юстиниан (одни считали его святым, другие – еретиком). Церковь в целом никогда не стремилась к составлению обязательного для всеобщего почитания списка святых, хотя время от времени некоторые церковные партии претендовали на нечто подобное.

Паломничество на Восток и Иннокентий Охлебинин

«Серебряный век» Кирилло-Белозерского монастыря закончился в 1469 году с (вынужденным?) уходом игумена Кассиана на покой в Спасо-Каменный монастырь. На этом чудо сохранения одного отдельно взятого исихастского общежития в неисихастской церкви Московии прекратилось. Монастырь опять погрузился в стяжательство и в нарочитое пренебрежение традициями отца-основателя.

В последний раз Нил Сорский упоминается среди старцев Кирилло-Белозерского монастыря в одной грамоте, датируемой 1471–1475 годами. После этого он покидает родной монастырь навсегда. Судя по духовному складу Нила, он едва ли считал нужным особенно долго задерживаться в монастыре после переворота 1469 года. Вероятно, он оставался в монастыре лишь до тех пор, пока не убедился, что новым порядкам сопротивляться невозможно. Вместе с ним покидает монастырь его ученик Иннокентий, из княжеского рода Охлебининых, в то время совсем молодой новоначальный монах. В церковную историю он войдет как преподобный Иннокентий Комельский († 19 марта 1521 г.), основатель Спасо-Преображенского монастыря в 55 верстах к югу от Вологды. Биографические сведения об Иннокентии бережно сохранялись монахами основанного им монастыря, но еще во второй четверти XVI века почти все эти документы сгорели при татарском набеге, и потому доступные нам сегодня сведения о его жизни весьма сбивчивы и отрывочны. Наверное, можно доверять сообщению о том, что Иннокентий покинул Нила, чтобы основать свой собственный монастырь, еще при его жизни и по его благословению, в 1491 году.

Как удалось не так давно выяснить Г.М. Прохорову, Иннокентий был автором предисловий к творениям Нила Сорского. Эти предисловия можно читать отдельно, и они сами по себе представляют важное руководство в монашеской жизни. До самого недавнего времени их автором считался молдавский святой XVIII века Василий Поляномерульский (или, вернее, Пойаномерлуйский) – старший товарищ и наставник святого Паисия (Величковского), человека, стоявшего у истоков возрождения русского монашества в XIX веке. Вместе с творениями Василия и Паисия эти сочинения стали любимым чтением русских монахов. Это очень важно. Таким вот окольным путем, под чужим именем, ученик Нила Сорского стал явлением нашей монашеской современности, которая воспитала и новомучеников, и исповедников российских ХХ века.

Покинув монастырь, Нил и Иннокентий отправились в недавно завоеванный турками Константинополь и на Афон, который и при турках сохранил свой статус монашеской республики, установленный византийскими императорами и теперь подтвержденный турецкими султанами. Ни о какой исламизации Афона речь не шла, а духовные традиции, возрожденные исихастами в XIV веке, все еще сохранялись (упадок Афона в XVI веке – дело отдаленного будущего). По своему складу Нил, будучи в то время уже зрелым монахом, не увлекался столь любимыми мирянами (но весьма не одобряемыми монашеской аскетикой) паломничествами «по святым местам», а путешествовал строго по делу: туда, где можно научиться чемуто полезному для монашеской жизни. Мы не знаем, сколько именно лет он провел в этом паломничестве, и даже не можем быть уверены в том, что это было именно паломничество, – то есть в том, что изначально он собирался возвращаться в Россию. Во всяком случае, Нил с Иннокентием провели среди греческих монахов порядка десяти лет, чуть меньше или чуть больше. Судя по тому, что они решили возвращаться, на каком-то этапе Нил понял, что теперь сможет и у себя на родине вести такую жизнь, которой он научился на Афоне. Вернувшись, он станет основателем нового для Руси образа монашеской жизни – скитского.

Новый Иоанн Кассиан

В общем смысле слова, скитской образ жизни – это нечто среднее между общежитием и отшельничеством. Впервые эту форму монашеской жизни создали египетские монахи IV века в крайне уединенном и отдаленном месте египетской пустыни, называвшемся по-гречески Скит, а в коптском оригинале Шиэт. От ближайшего монастыря, Нитрийского (уже тоже вполне пустынного), туда нужно было идти ночь, ориентируясь по звездам; если сбиться с дороги, то выжить под дневным солнцем посреди пустыни особых шансов не было. Подлинной этимологии слова «Шиэт» не знают до сих пор, а народная монашеская этимология переводила топоним как «вес сердец», возводя этот образ к древнеегипетским и христианским легендам о взвешивании сердец на посмертном суде. Затем в истории бывали разные скиты (это имя из собственного сделалось нарицательным) с разными уставами, но общая идея всегда была одинаковой: монахи живут в труднодоступной местности каждый по одному, но при этом имеют регулярные общие богослужения и подчиняются общему уставу.