Живём ли мы свой век
Шрифт:
День был совсем испорчен.
— Ну вот, не то, так другое. Как в дурном детективе: всё вдруг, и всё глупо!.. — яростно возмущался певец.
Художник пытался его успокоить:
— Блокада — манипуляция несложная и неопасная. Вы же к ней были готовы.
Молдаванов театрально вскидывал голову, принимал царственную позу:
— Да разве блокада меня страшит! Злит меня, бесит другое — дичь наша несусветная, темень кромешная. Избенку-развалюху делит, платки какие-то, пальтушки!.. В театре узнают — засмеют. У неё один малахитовый столик в спальне, золотом отделанный, многих тысяч
Вечером в палату зашёл профессор. Певец, не стесняясь, всё ему выложил и сокрушенно вздохнул — таких дураков, как он, лечить не надо, всё зря, — если ты родился без царя в голове, то и все лекарства мира тебе не помогут.
Профессор подсел к нему на кровать.
— Хорошо, хорошо, вы сейчас успокойтесь и постарайтесь думать о другом — переключите свой ум на что-нибудь приятное и светлое. Это необходимо, этого требует весь курс нашего лечения. Завтра будем вам делать блокаду, может быть, повторим три раза, но должен с вами согласиться: никакие блокады не в силах помочь, если вы и впредь будете терзать себя.
— Слышал? Терзать!.. Именно терзать, лучше не скажешь! — воскликнул Молдаванов после ухода профессора.
Своего молодого друга он то называл на «вы», то фамильярно — «ты».
В эту ночь они долго не могли заснуть. А наутро певец взял Сойкина за руки, тихо и как бы робея, проговорил:
— Во время блокады будьте, пожалуйста, со мной рядом...
На следующий день Молдаванова позвали в операционную.
— Мы сейчас идем, одну минуту, — засуетился певец.
По коридору шёл робким, нетвердым шагом и горбился, словно ему было сто лет.
В операционной Молдаванова ожидал профессор в окружении врачей и сестер.
— Мне можно... присутствовать? — спросил художник.
— Да, конечно. Посмотрите, пожалуйста. Наш метод мало где применяют. Может, расскажете где, напишете, привлечете внимание, рассеете сомнения. Художников я не лечил, не приходилось, а журналисты и писатели мне всегда помогают. Я, знаете ли, люблю иметь с ними дело.
Он повернулся к Молдаванову:
— Олег Петрович, начнем! Идите сюда, ложитесь на стол.
Рядом с операционным столом сестра поставила небольшой столик с инструментами, и врачи — их было восемь — образовали полукруг, не стесняя, впрочем, действий профессора. Блокады области сердца делают в клинике давно, методикой этих манипуляций здесь владеют, но метод, разработанный ещё в сороковых годах; на удивление медленно и неохотно внедряется в клиниках и больницах. Действует некий психологический барьер неверия. Стенокардия — болезнь века; подобно раку, гипертонии, она поражает миллионы, и нигде в мире нет радикальных средств её лечения. В крупнейших кардиологических центрах мира стенокардию лишь подлечивают, но не излечивают. Больные, выписываясь из клиник, обыкновенно шутят: «Каким ты был, таким ты и остался». Этот скепсис стал фетишем, роком. И вдруг облегчение на длительный срок. Боли отступают. На несколько лет. Иногда на шесть-восемь-десять. Нет, нет, тут что-то не то.
Другой момент — отпугивающий. Нужна большая аккуратность и точность хирурга. Ошибись немного в выборе места
Да, аккуратность нужна. Но разве при других операциях, более сложных, от хирурга не требуется большая точность?..
Профессору подают иглу. Кривую, длинную — словно пика. При взгляде на неё Молдаванов бледнеет, жмурит глаза. Профессор уверенным, точным движением вводит иглу в ямочку на границе шеи с грудиной. Незаметно для глаза из шприца через иглу выдавливается прозрачная жидкость. Потом профессор берет второй шприц, спрашивает:
— Как себя чувствуете?
— Нормально.
Профессор ввел несколько шприцев жидкости и извлек иглу. Сестрам наказал:
— Отвезите на каталке. В течение двух часов последите за давлением и пульсом.
Когда Молдаванова увезли в палату, профессор посоветовал лечащему врачу:
— Пропишите диету вашему больному; Молдаванов излишне тучен, его вес нужно привести в соответствие с ростом. Это непременное условие успешного лечения болезни.
Питание является важным фактором здоровья и долголетия.
В наше время становится всё больше людей, не знающих страха голода. Появились целые государства — прежде всего социалистические, — где проблема хлеба насущного решена навсегда, по крайней мере, она не возникает перед человеком с той остротой, с какой сталкивались с ней люди нашего поколения в юности, затем в период войны и в первые послевоенные годы. Это великое счастье, и мы верим: придёт время, когда все народы мира забудут муки голода, болезни от недоедания или плохой, некачественной пищи. Но, как всё в мире имеет обратную сторону, так и наше изобилие породило порок, ставший бичом для здоровья сотен тысяч люден: излишний вес, полнота от переедания.
Много лет назад Герцен замечал: «Теперь позвольте вас спросить: при всём германском усердии и преданности, что может выработать желудок немца из пресно-пряно-мучнисто-сладко-травяной массы с корицей, гвоздикой и шафраном, которую ест немец?.. Где тут вырабатывать какой-нибудь упругий, самобытный английский или деятельный, беспокойный французский фибрин! Тут не до силы волн, не до расторопности, а чтоб человек на ногах держался да не совсем бы отсырел.
...Проклятие вам, густые супы, как наша весенняя грязь; пресные соусы... проклятие пяти тарелочкам, на которых подают (между вторым и третьим блюдом) селедку с вареньем, ветчину с черносливом, колбасы с апельсинами! Проклятие курам, вареным с шафраном, дамфнуделям, шарлотам, пудингам... картофелю, являющемуся во всех видах!»
Теперь всё чаще задают вопрос, а как надо питаться? Где тут научные, строго выверенные рекомендации?
Мы не занимались специально вопросами питания, но один из авторов этой книги — хирург, он, наблюдая больных, оперируя на желудочно-кишечном тракте, вот уже более пятидесяти лет изучает, сравнивает, сопоставляет и приходит к выводам, которые, как нам кажется, не лишены смысла.
Первый вывод: питание должно быть разнообразным и в небольших дозах. Лучше поесть четыре раза в день, чем три. В пище обязательно должны быть белки, жиры, углеводы, минеральные вещества и витамины.