Живой товар
Шрифт:
Минут через пятнадцать он положил трубку, вздохнул и сказал себе, что все положенное он и так делает, а потому нечего злиться. В конце концов, у них в городе и народу, и преступлений куда больше, чем во всех двадцати пяти районах области, вместе взятых.
Глава 29
ВЫХОДНЫЕ ДНИ ВАЛЕНТИНЫ ДМИТРИЕВНЫ
В субботу около часа дня Евгений Борисович позвонил домой из офиса.
— Валентина, тут Мюллер поговорить с тобой хочет…
— Сам штандартенфюрер?
— Штандартенфюрер —
— А Мюллер кто?
— Будто не знаешь.
— Ах, наше доморощенное гестапо… Он что, меня допросить хочет?
— Слушай, ты чего злишься?
— А чего это ты на работе в выходной?
— Дела.
— Ладно, пусть приезжает твой Кальтенбруннер. Часиков в семь. А ты, будь любезен, появись дома пораньше. Дела делами, а твое здоровье мне важнее.
— Валентина, ты не понимаешь. Дела, много дел. Полугодовой отчет, все надо в ажур привести.
— Это ты не понимаешь! Ажур пускай твой главпук наводит. А ты, если не будешь нормально отдыхать два дня в неделю, через год заимеешь язву, а через два — инфаркт, это я как врач говорю!
— Типун тебе на язык! Так. Валентина, кончай пререкания, — в голосе Манохина зазвучали стальные нотки. — Приеду, когда смогу.
Валентина вертела мужем, как хотела, но когда он начинал говорить трубным гласом, делала вид, что ужасно перепугана, и в пререкания не вступала. Манохин — мужик, добытчик, твердый и решительный, сам решает. Сам и перерешит через пару часов, когда успокоится и прислушается к гласу разума. Правильно сформулированный глас разума звучит громче, чем трубный глас.
Пока что для правильности формулировок надо испечь пирог — тем более что вечером гость придет.
Валентина, конечно, прекрасно знала, кто такой Мюллер, и давно к нему присматривалась, как и ко всем, кто окружал мужа. Она чуяла, что Кононенко, при всем его немногословном послушании, личность куда более сильная, чем Евгений, и потому опасная — таким не повертишь. И Зоя его свое место твердо знает, несчастная баба. Валентина Дмитриевна была убеждена, что если в семье командует муж, то жена — существо обездоленное, лишенное прав, одним словом — несчастная баба. И не потому, что не имеет власти, а потому, что мужики — существа бестолковые и постоянно забывают о главном: что работа — не самоцель, а лишь средство обеспечить благосостояние семьи, ее защищенность от жизненных невзгод. Да, работать надо, да, честно и добросовестно, да, вкладывать душу — но помнить: не я для работы, а работа для меня.
Сама Валентина хоть и была женой преуспевающего бизнесмена и прекрасно могла валяться на диване и поплевывать в потолок, даже мысли такой не допускала. Не та натура, не было в ней лени, тупой тяги к удовольствиям, да и радости у нее были другие — активная жизнь, общение с людьми, возможность их направлять и уберегать от ошибок… Может быть, и в IFC ей работалось так легко и приятно потому, что практически все там
Все эти идеи она отшлифовала и сформулировала к зрелому своему возрасту, и никак они не расходились с воспитанием, полученным от родителей, — трудолюбие, доброжелательность, внимание к людям. А гонор, заносчивость и высокомерие — это радость для тупых, коварная и вредная, как наркотик…
Короче, в дом идет человек — значит, надо и встретить по-человечески, чтоб видел, что его ждали и готовились, а не отделались купленными на бегу конфетками к чаю. А заодно — чтоб почувствовал, что он гость, пришедший к хозяйке дома, а не начальник охраны фирмы, пришедший к сотруднице фирмы.
Евгений Борисович появился дома около шести. Тут же ему был объявлен приговор — домашний арест с содержанием на даче без права телефонных переговоров и вообще произнесения хоть слова о работе. Манохин поежился и промолчал. Знал, что своего тюремщика не подкупить. Впрочем, особой нужды пока и не предвиделось.
Мюллеру, пришедшему ровно в семь, открыл сам Евгений Борисович, одетый по-домашнему, в свободный спортивный костюм — старенький, адидасовский.
— Заходи, Валентина ждет, — сказал шеф, обменявшись с гостем коротким рукопожатием — они сегодня уже виделись.
Тут в прихожей появилась и хозяйка в ладном легком платье.
— Здравствуйте, Артур!
— Добрый вечер, Валентина Дмитриевна!
— Так, дорогие мужчины, по вашим лицам я вижу, что предстоит долгий разговор о работе. Поэтому для начала мы все вместе спокойно и не спеша попьем чайку. А потом уж и о делах разговаривать будем. Или, может, вас обедом накормить?
— Спасибо, я из дому, — отозвался Мюллер. — А чайку — с удовольствием.
— Женя, веди Артура Митрофановича в гостиную. Я сейчас подам.
И удалилась в сторону кухни.
— Евгений Борисович, а может, все-таки сами как-нибудь, удобно ли Валентину Дмитриевну… беспокоить?
Конечно, Кононенко собирался разговаривать именно с Хозяйкой, но решил изобразить политес.
— Брось! Валентина в деле человек не чужой, плюс специалист. Если тебе, к примеру, у плановички что надо выяснить, ты же не станешь ее мужа спрашивать.
— Не стану, — согласился Кононенко. И развивать тему тоже не стал — политес соблюден, руководство свою волю изъявило.
Увидев пирог, он чуть шевельнул бровью, но промолчал. Хотя у себя такого бы не допустил — не тот тон задается, да и разговор предстоит отнюдь не кондитерский. Но гость хозяину не указчик.
За чаем разговор шел на темы исключительно нейтральные. Мюллера, изрядно вымотавшегося за последние четверо суток и до сих пор взведенного, как пружина, после вчерашней ночи, эта неспешная беседа крепко раздражала, он поигрывал желваками и вставлял короткие реплики, когда молчать было совсем невозможно.