Живой. Весна
Шрифт:
Почему-то сейчас он вспомнил, как после свадьбы они с Леночкой не могли привыкнуть к их крохотной кухне, постоянно что-то разбивали, роняли, наталкивались друг на друга. А уже через несколько месяцев привыкли настолько, что и не замечали неудобств, знали кто как двигается. Так вот и Тим с Максимом двигались синхронно, даже не задумываясь.
Такие мелочи обычно не замечаешь, и никто не придает им особого значения, но сам факт, что нечто подобное происходит в этом доме, куда и нога человека-то почти не ступала, приводил в замешательство.
Вот Максим схватился пальцами за обжигающе горячий заварник, чуть не выронил, но Тим тут же
Петрович усмехнулся. Ну, дела! Кому сказать – не поверят!
– Пора нам, пожалуй, – вздохнул председатель, вставая.
Рыбаки тоже поднялись, пожали руку Тиму, даже спросили можно ли им приехать летом. Старичок ласково потрепал по щеке Макса, как будто тот был его любимым внуком.
Дело было именно в нем, в Максиме! Этот странный парень своим миловидным лицом сглаживал впечатление о великане, приводил к определенному балансу все вокруг.
– Тимофей! – подозвал Петрович, уже спустившись с крыльца. – На пару слов!
Тим спустился к нему, подошел ближе, чем заставил председателя непроизвольно отступить на шаг. Привычку эту побороть ему никак не удавалось, хоть он и прекрасно осознавал, что бояться ему нечего.
– Там с матерью совсем плохо, – понизив голос до шепота, сообщил Петрович, глядя куда-то в его правое плечо. – Братьям позвонил, они обещали приехать как-нибудь, но про них она и не вспоминает, а вот про тебя – постоянно! Сходи к ней, Тима…
Великан глубоко вздохнул, опустил голову еще ниже.
– Хорошо, я постараюсь, может через день…
С братьями встречаться не хочет – понял Петрович.
Отца Тимофея не стало почти пять лет назад. Тяжело пришлось первое время, с таким невозможно смириться, наверное, он до сих пор так и не осознал полностью эту утрату. Иногда ему казалось, что дверь вот-вот откроется и на пороге покажется папа, устало скинет с плеч свой походный рюкзак, будет ворчать, что дороги совсем размыло и что надо было все-таки чуть ближе к поселку обосноваться.
На похороны его не пустили. Братья сказали, что мать против… Даже как-то смущенно пожали его руку. Ну что тут сделаешь?
Поначалу он был этому рад: даже представить собственного отца в гробу было сложно, не то чтобы увидеть. Но голос совести не умолкал ни на минуту. Не отдал дань уважения, не увидел в последний раз, не попрощался… Все как-то быстро, глупо и бессмысленно. В смерти вообще мало смысла, или, по крайне мере, живым его не понять.
Следующие полгода после оказались самыми трудными. Бессонные ночи его выматывали, он мог не спать сутками, все вспоминал их долгие разговоры и пытался найти новый смысл в его словах, хоть какую-то ниточку, чтобы ухватиться и начать жить заново в мире, где отца уже нет. Попросил Петровича достать в библиотеке книги по этой теме: воспоминания людей, переживших клиническую смерть, религиозные догмы о рае и аде, фантастические романы о призраках. Искал ответы, очень хотел узнать, где же теперь отец и что с ним, но так и не пришел ни к какому выводу. Многие в поселке рассказывали, дескать, видели его отца во сне, поминали, ходили на могилу. А вот Тим не видел его ни разу. Для себя он решил, что папа, со свойственной ему трепетностью по отношению к младшему сыну, которому и так в жизни пришлось нелегко, просто не хотел его беспокоить и тревожить лишний раз. Где бы он
После слов председателя в душе поселилось беспокойство.
Мама часто болела в последнее время. Давление, сердце, мигрени, слабый иммунитет. Братья его работали на износ, месяцами не появлялись: копили деньги на собственные дома или квартиры и образование для детей. Старший жил в городе, у него уже подрастали близнецы, жена ждала третьего ребенка. А средний женился полгода назад, когда наконец перестал слишком много пить, жил у родителей супруги в соседней деревне, работал механиком в автомастерской.
О матери они вспоминали редко. Иногда помогали двор от снега очистить, привозили продукты, да навещали по праздникам. Тимофей появлялся у нее еще реже. Каждый раз, глядя на него, она начинала плакать и хвататься за сердце. К чему такие волнения? Легче было сделать вид, что его вообще не существует.
Ночью он так и не смог заснуть, все думал, как же поступить. Не бросать же Максима здесь одного. Хотя, может он всего на день, сразу же вернется. В шесть утра он принял решение навестить мать как можно скорее, чувствовал, что что-то там неладно.
Притянул к себе сопящего Макса, зарылся носом в его мягкие волосы на затылке, поцеловал в шею, прикусил за ухо, разворачивая к себе лицом.
– Отстань, я сплю, – жалобно простонал тот.
В утреннем сексе Максим никогда ничего хорошего не видел. Вставать в семь утра он так и не научился, и вообще не понимал, как Тим может быть таким бодрым и свежим. Он вставал с легкостью, как умеют только дети, которым родители пообещали поездку в парк аттракционов. Максим же был мрачным и сонным, долго приходил в себя. Жить в доме посреди леса – далеко не то же самое, что жить в квартире в центре города. Он все еще не мог привыкнуть к жутким сквознякам по утрам, к тусклому электрическому освещению, к отсутствию душа и других благ цивилизации. Ему до ужаса не хватало привычной еды, всего, что можно было с легкостью купить в супермаркете, особенно шоколада. Работа по дому давалась с трудом, хоть он никогда не жаловался. Чего стоила только ежедневная уборка снега со двора и крыльца, а простая стирка превращалась в целую эпопею в отсутствие стиральной машинки. Засыпал он плохо. Дом скрипел и трещал под натиском ураганных ветров, где-то вдалеке он слышал, как воют волки, и от этого звука кровь в венах стыла.
Приступы нежности как по расписанию, ровно в шесть, каждое утро, приводили его буквально в бешенство. В первые мгновения он почти ненавидел Тима. Ну как так можно? Это же все равно, что пытаться трахнуть человека в глубокой коме, а то и вовсе – мертвого. Извращение какое-то!
– Иди ко мне, – шептал ему Тим, прижимая к себе, забираясь большими руками под футболку, обнимая до хруста в позвонках.
– Да хватит, перестань! – рычал Максим, не в состоянии даже веки разлепить, отворачивался, упирался руками в его грудь. Все было бесполезно. Каждый раз Макс надеялся, что верзила послушается, но он лишь усмехался. Слабое сопротивление, сонное бормотание, обиженно надутые губы, трогательная беспомощность – все это только больше возбуждало.
Уже через несколько минут Максиму приходилось умолять, чтобы он не останавливался. Дорожкой горячих влажных поцелуев он спускался к его животу, вылизывал бедра и колени. И Макса заводили не столько сами ласки, сколько вид великана у своих ног. Было в этом что-то сакральное. Вся нежность и обожание, на какую Тим способен, заставляющие верить, что его чувства истинные. Послушное, робкое преклонение перед простым человеком, который по сути его даже не любил, как перед божеством.